Со времен Ивана III все чаще и чаще заезжают в русские края иноземцы. Одни из них ехали сюда ради наживы, в расчете на хорошее жалованье, какое платили в Москве «хитрым», т. е. знающим, умелым иностранным мастерам; другие являлись с торговыми целями; третьи знакомились с нашими краями проездом, пробираясь на восток, в богатые закаспийские страны.

Все чаще и чаще являются в Московии (так обыкновенно иноземцы называли Московское государство) и иностранные посольства.

Московия в те времена так же мало была известна Западной Европе, как нам, например, Китай, и потому понятно, что более образованные иноземцы, бывшие в русских краях, с большим любопытством приглядывались и к стране, и к быту жителей, старательно заносили в свои записки все, что казалось им замечательным, чтобы познакомить и своих соотечественников с неведомым краем. В рассказах этих иностранцев мы находим драгоценные сведения о житье-бытье наших предков.

Сигизмунд Герберштейн в русской шубе, пожалованной ему Василием III

Несколько известий о Московии мы находим у итальянских путешественников Барбаро и Контарини, которые проезжали чрез русские земли, – первый в начале, а второй в конце XV ст., и еще у некоторых писателей, которые хотя сами и не были на Руси, но собирали сведения о ней у русских послов и у людей, побывавших в Московии. Особенно любопытны записки барона Сигизмунда Герберштейна, германского посла. Он два раза при Василии Ивановиче побывал в Московском государстве; в первый раз пробыл около восьми месяцев, во второй около полугода. Знакомый с двумя славянскими наречиями, Герберштейн скоро освоился с русским языком и мог говорить с русскими без переводчика. Любознательного и просвещенного Герберштейна очень занимало не только то, что он видел в Московии, но также история её.

Западного европейца Московия поражала прежде всего своим видом, своей природой. Тут не было того разнообразия, как в западной, особенно в гористой, части Европы, где попадались на каждом шагу живописные виды, деревушки, красивые каменные города, грозные замки. Бесконечная равнина, поросшая громадными, сплошными лесами, изрезанная множеством рек и речонок, со множеством озер и болот, – вот что представлялось западному путешественнику в нашем отечестве. Во времена Герберштейна можно было целый день проехать, не встретив человеческого жилья. Попадавшиеся на пути деревушки были по большей части очень маленькие: три-четыре избы, столько же крестьянских семей – вот и деревня. В Московии чаще попадались только что зачинающиеся поселки из одного жилья, «починки», как их звали, или «займища», т. е. поселок, состоящий часто из одной крестьянской семьи, занявшей себе место под избу где-нибудь в лесной просеке. Можно было несколько дней проехать и не встретить не только города, но сколько-нибудь порядочного села, т. е. деревни с церковью. Да и города русские тогда были совсем неказисты, на взгляд такого западного европейца, как Герберштейн: те же деревянные постройки, как и в деревнях, земляная и бревенчатая ограда, составляющая собственно город, – все это было очень незатейливо; только церкви, которыми изобиловали наши города, несколько скрашивали их, но и церкви встречались по большей части маленькие, деревянные. Только в более значительных городах Московии были каменные ограды, образующие кремли, или детинцы. В кремле обыкновенно были каменные, более изящные церкви, соборы; в кремле же устраивались хоромы княжеского наместника. В больших городах, где жили богатые бояре, и в посаде, части города, расположенной подле кремля, богатые посадские люди, купцы строили иногда более затейливые и просторные жилища.

Весною, когда таяли снега, разливались реки, все низменные места в Московии заливались водой, на каждом шагу являлись болота, которые не высыхали даже и в жаркое лето, особенно в лесных трущобах, непроницаемых для солнечного луча. Сухим путем ехать весною или летом нельзя было. Если заставляла необходимость, то предпочитали ехать верхом, но и тут приходилось преодолевать огромные трудности – пробираться сквозь лесные заросли, переправляться через болота, через реки переходить вброд или вплавь; только у больших городов были мосты или плоты для переправы. В Московии нетрудно было во времена посольства Герберштейна и заблудиться, пробираясь через лесные дебри. Притом леса были полны хищного зверя, а болота порождали тучи мошек и комаров. Понятно, что предпринимать дальнее путешествие при всех указанных неудобствах значило решаться на тяжелый подвиг. Вот почему летом старались обыкновенно проезжать по Московии речными путями. Только зимою, когда мороз сковывал болота и реки и земля устилалась мягким снежным ковром, можно было с большим удобством ездить в разные концы Русской земли в санях с провожатыми на лыжах, которые разведывали пути. Но зато в зимнюю пору морозы бывали такие лютые, что птицы замерзали на лету, люди и лошади купеческих обозов замерзали на пути. Иноземцам, не привыкшим у себя к такому холоду, были такие морозы невыносимы.

Понятно, что в эпоху Герберштейна мало было охотников разъезжать по Московии и изучать ее; понятно, что и сведения о ней не могли быть точными. Особенно мало знали о крайнем севере и довольствовались разными сказками: рассказывали, например, что на дальнем севере живут люди, которые зимою умирают или засыпают, а весною оживают; рассказывали о необыкновенных северных жителях, покрытых шерстью, с собачьими головами, о людях, которые не говорят, а щебечут по-птичьи и пр. Нетрудно догадаться, как складывались подобные сказки: неточные и случайные рассказы о некоторых обычаях жителей крайнего севера, например, обычае прятаться от лютых морозов на продолжительное время в своих юртах, заносимых снегом, носить одежду из звериной кожи мехом вверх, рассказы об особенностях языка и проч. порождали эти басни.

Западные послы ездили в Москву обыкновенно двумя путями: один, дальнейший, но более удобный, шел через Ливонию на Новгород, а отсюда в Москву, другой, кратчайший, – через Смоленск.

Прием послов в Московии

Во времена Сигизмунда Герберштейна иноземный посол, подъезжая к границам Московии, должен был дать знать о себе в ближайший московский город наместнику. Тот разузнавал, великий ли посол, или посланник, или просто гонец едет, велика ли у него свита и пр. Эти справки наводились с тем, чтоб устроить подобающий прием послу. Наместник высылал навстречу ему какого-либо «большого человека» из своих подчиненных со свитой, который встречал иноземного посла, стоя с приближенными своими среди дороги, и ни на шаг не сторонился, так что иностранцы должны были сворачивать с пути и объезжать их. Когда посол и высланный ему навстречу русский чиновник съезжались на дороге, то происходило объяснение. По словам Герберштейна, при этом требовалось, чтобы посол и русский «большой человек» сошли с коней или вышли из колымаг; последний зорко следил за тем, чтобы не сойти с коня прежде иноземного посла и тем не умалить чести своего государя, затем подходил к послу с открытой головой и оповещал его торжественно и многословно о себе, что он послан наместником великого государя проводить посла и спросить, подобру ли, поздорову ли он ехал; после чего протягивал иноземцу руку и расспрашивал его о пути уже от себя. Наконец, посол продолжал путь, объехавши русского чиновника, а тот издали следовал с людьми своими за ним и на пути выведывал у его слуг имена, звание и сан всех лиц посольства, а также кто какой язык понимает. Обо всем этом немедленно давалось знать в Москву великому князю. Русские пристава, провожавшие иноземное посольство, зорко следили за тем, чтобы никто из иноземцев не отставал от посла, не входил в сношение с населением Московии. Всякие припасы доставляли им эти же пристава. Подвигались вперед очень медленно: пристава употребляли всякие уловки, чтобы замедлить путешествие послов до получения из Москвы указа, как действовать.

Сигизмунду Герберштейну пришлось на пути в 12 миль три раза ночевать, притом два раза на снегу под открытым небом. В больших городах наместники обыкновенно чествовали и угощали послов.

По московскому обычаю, иноземное посольство, вступая в русские пределы, избавлялось от всяких расходов: не только съестные припасы доставлялись послу и его свите, но и самая перевозка производилась на счет государевой казны.

По главным дорогам Московии были устроены так называемые «ямы» (станции); «ямщики» должны были выставлять известное число лошадей и подвод. На пути встречали иностранных гостей посланные из именитых людей, которые и сопровождали посольство, заботясь обо всем нужном, а также и присматривая, чтоб иноземцы не входили в сношения с населением.

Близ Москвы посольство, в котором был Герберштейн, встретил старик дьяк, который объявил, что государь навстречу иноземцам высылает «великих» людей. При этом дьяк предупреждал, что при свидании с государевыми людьми иностранным послам следует сойти с коней и стоя слушать государевы речи; он очень суетился, спешил, видимо, устал и весь был в поту. Герберштейн, познакомившийся с ним раньше, спросил его о причине усталости.

– Сигизмунд (имя Герберштейна), – отвечал старик, – у нашего государя иначе служат, чем у твоего!

Придворные, выехавшие навстречу послу, старались так устроить дело, чтоб он первый обнажил голову, первый вылез из колымаги или сошел с коня. Это значило заботиться о том, чтобы государевой чести ни в чем порухи не было.

При самой встрече один из московских сановников сказал Герберштейну и его спутникам:

– Великий государь Василий, Божиею милостью царь и государь всея Руси и пр. (говорился весь титул), узнал, что прибыли вы, послы его брата Карла, избранного императора римского и превысокого короля, и его брата Фердинанда. Государь послал нас, своих советников, спросить вас, как здоров его брат Карл, римский император.

Затем такое же обращение от имени государя с перечислением его титулов сделано было и к главному послу, и к его товарищам, – спрашивали каждого, «подобру ли, поздорову» он ехал. После этих приветствий, на которые послы отвечали тем же порядком, садились на коней.

Московские пристава старались скорее надеть шапки, скорее вскочить на лошадей, чем иноземные послы, чтобы им не показалось, что русские считают себя ниже их, а своего государя ниже их государя.

Затем совершался въезд в Москву. Обыкновенно огромные толпы собирались смотреть на такую диковину, как иноземные послы. Говорят, что по приказу государя собирали людей далее из окрестных селений в Москву для встречи послов: толпы народа в праздничном наряде должны были внушать иноземцам высокое мнение о силе и богатстве Московского государства. Случалось даже, что при въезде иноземного посольства запирали лавки, торговцев и покупателей гнали с рынка на те улицы, по которым оно проезжало.

Помещение посольству, в котором был Сигизмунд Герберштейн, отвели в здании, почти совершенно пустом, даже без постелей. Съестные припасы доставлял дьяк, нарочно для этого назначенный. Пристава в своем обращении строго сообразовывались с саном и значением посла; так же строго определялось, сколько следует выдать ему и его людям ежедневно хлеба, мяса, соли, перцу, овса, сена и дров. Пристава старались всеми силами помешать иноземным гостям покупать что-либо самим и, немного спустя по приезде их, выведывали у посольской дворни, что намерен посол им подарить.

Отдохнув дня два, Герберштейн и другие послы стали справляться, когда им будет назначен прием у великого князя Московии. После долгах проволочек наконец назначен был день приема.

– Приготовляйся, потому что ты будешь позван пред лицо государя! – торжественно объявил пристав главному послу.

Несколько времени спустя снова объявлено было послам:

– Скоро придут за вами большие люди, и потому вам следует собраться в один покой!

При этом пристава убеждали иноземных послов, чтобы они оказали честь большим людям – вышли бы к ним навстречу.

Затем в сопровождении многих бояр Герберштейн и его товарищи отправились во дворец. Опять по улицам, где проходили они, толпился народ в праздничном платье, стояли рядами войска. Не доезжая до дворцового крыльца, послы должны были сойти с коней и идти пешком. К самому крыльцу мог подъезжать на лошади только сам князь.

На лестнице послов встретили бояре Московии, государевы советники. Они вели иноземцев до верха лестницы; здесь передали их высшим сановникам, а сами шли позади. При входе в палаты встретили послов первостепенные бояре и повели их к государю. В главных палатах находились более именитые сановники, ближайшие к государю люди. Бояре красовались в самых богатых, блестящих одеждах своих. Все было необыкновенно торжественно. Наконец, послы подошли к великому князю. Один из первостепенных сановников поклонился ему и громко провозгласил:

– Великий государь, граф Леонард (главный посол) бьет тебе челом!

Подобный же привет возвещен был и от других лиц, бывших с послом.

По описанию Герберштейна, государь Московии сидел с непокрытой головой на возвышенном и почетном месте (на троне), у стены, блиставшей позолотой и изображениями святых; справа на скамье лежала шапка, а слева скипетр; тут же стоял таз с двумя рукомойниками. (Говорят, что князь, протягивая послу римской веры руку, считает, что дает ее человеку нечистому, и, отпустив его, тотчас же моет ее.) Против князя, на низшем месте, была приготовлена скамья для послов. Сам князь после того, как ему была отдана честь, пригласил их знаком сесть на скамью.

– Брат наш Карл, избранный император римский и превысокий король, здоров ли? – спросил государь.

Тот же вопрос был предложен о Фердинанде, брате императора.

Толмач, при посредстве которого шла беседа, переводил эти слова посланнику. В то время, как произносилось имя Карла и брата его Фердинанда, великий князь вставал и потом садился снова, получив ответ: «Здоров». Затем государь уже обращался к послу с дружелюбным вопросом:

– Подобру ли, поздорову ли ехал?

На это посол должен был отвечать так:

– Дай Бог, государь, чтобы ты был здрав на многие лета. Я же, по милосердию Божию и по твоей милости, здоров.

После этого государь приказал послам снова садиться. Было обыкновение, чтобы послы тех государств, с которыми у Московии были более частые сношения (Литва, Ливония, Швеция), подносили подарки. Бояре напоминали о подарках и людям того посольства, в котором участвовал Герберштейн, но те отвечали, что у них такого обычая нет.

Когда послы немного посидели, государь пригласил их отобедать с ним.

– Откушай нашего хлеба-соли вместе с нами, – сказал он каждому из них.

Затем приставы отвели послов в другой покой, где они излагали подробно свои поручения боярам и дьякам, которых назначил сам великий князь. После этого Сигизмунда Герберштейна и других посланников повели в столовую. Все бояре при входе послов вставали, отдавая им честь. Послы в свою очередь благодарили их поклонами на все стороны, затем заняли место, которое указал им рукою сам государь.

Столы в этом покое, сообщает Герберштейн, были поставлены кругом поставца, который стоял посредине, обременный множеством золотой и серебряной посуды. За тем столом, где сидел государь, с обеих сторон оставалось небольшое свободное пространство; с правой и левой стороны были места для братьев великого князя. Далее, на некотором расстоянии от этих мест, сидели старейшие князья, бояре – по степени знатности и милости, какою пользовались они у государя. Напротив великого князя, за другим столом, сидели послы, а на небольшом от них расстоянии – их приближенные. На столах стояли маленькие сосуды с уксусом, перцем и солью.

Вошли в столовую разносители кушаний в великолепных одеждах и стали против великого князя. Между тем он позвал одного из служителей и дал ему два куска хлеба и приказал передать послам. Служитель, взяв с собою толмача, поднес хлеб по очереди послам и сказал:

– Великий государь Василий, Божиею милостию царь и государь всея Руси и великий князь, делает тебе милость и посылает тебе хлеб со своего стола.

Толмач громко переводил эти слова. Послы стоя слушали о милости государя. Встали и другие, кроме братьев великого князя, чтобы оказать честь иноземцам, а они благодарили государя поклоном, потом кланялись на все стороны и боярам.

По словам Герберштейна, присылкою хлеба кому-либо из сидящих за столом великий князь выражал свою милость, а присылкою соли со своего стола – любовь. Это была высшая честь, какую мог оказать государь московский на своем пиру.

Обед начался с того, что подавали водку, которую всегда пили в начале обеда; потом принесли жареных журавлей, которых в мясоед подают как первое блюдо. Трех поставили пред великим князем. Он резал их ножом, пробуя таким способом, который лучше. Затем служители их унесли, чтобы разрезать на части, и скоро возвратились и разложили куски по маленьким блюдам. Государь дает кусочек попробовать служителю, потом уже сам ест. Иногда, если он хочет оказать почет боярину или послу, то посылает ему блюдо, с которого сам отведал; причем опять повторяется тот же обряд приветствия и поклонов, как и при посылке хлеба или соли.

Герберштейн жалуется, что «всякий немало устанет, сколько раз отдавая честь князю, поднимаясь, стоя, благодаря и часто наклоняя голову на все стороны».

Русские в Московии ели журавлей, подливая уксусу и прибавляя соли и перцу. Уксус употреблялся вместо соуса или подливки. Кроме того, на стол ставилось кислое молоко, соленые огурцы, груши, приготовленные так же, как огурцы. За журавлями следовали другие кушанья. Подавали также различные напитки: мальвазию, греческое вино и разные меды. По описанию Герберштейна, князь приказывал подавать себе свою чашу один или два раза, причем угощал и послов, говоря: «Пей, и выпивай, и ешь хорошенько, досыта, а потом отдыхай!»

Великокняжеский обед длился три или четыре часа, а иногда до ночи.

После обеда у государя Московии сановники, провожавшие послов во дворец, отводили их обратно в посольский дом, причем утверждали, что им, боярам, приказано остаться там и увеселять гостей. Приносились серебряные чаши и много сосудов с напитками, и бояре старались напоить послов допьяна. Бояре – большие мастера заставлять пить, говорит Герберштейн, и когда истощены, кажется, уже все поводы к попойке, они начинают пить за здоровье императора, его брата, великого князя, наконец, за здоровье важнейших сановников. Они считают, что при этом неприлично отказываться от чаши. Пьют же в Московии следующим образом: тот, кто начинает, берет чашу, выступает на средину комнаты и, стоя с открытой головой, излагает в веселой речи свои пожелания тому, за чье здоровье пьет; затем, опорожнив чашу, опрокидывает ее над своей головой, чтобы все видели, что он выпил до дна и действительно желает здоровья тому лицу, за кого пьет. Потом велит наполнить, кубки и требует, чтобы все пили за того, чье имя он называет. Каждый таким образом должен выйти на средину комнаты и возвращаться на свое место лишь тогда, когда на виду у всех опорожнит свой кубок. Хорошим приемом и радушным угощением считается у русских только то, когда гости напоены допьяна. Чтобы избавиться от чрезмерного питья, по совету Герберштейна, надо притвориться пьяным или спящим.

Великокняжеская охота в Московии

Желая оказать послам особенную милость, государь Московии приглашал их участвовать в обычной тогдашней потехе – охоте.

Вот как описывает одну из таких охот Сигизмунд Герберштейн.

Близ Москвы есть место, усеянное кустарником, весьма удобное для зайцев, где, словно в зверинце, разводится их великое множество; никто не смеет ловить их или рубить там кустарник под страхом величайшего наказания. Кроме того, князь Московии держит множество их в звериных загонах и в других местах. Каждый раз, когда вздумается ему насладиться этой забавой, он приказывает привозить зайцев из разных мест, ибо, по его мнению, чем больше он затравит зайцев, тем больше ему и чести.

Когда явились по призыву великого князя послы на охоту и исполнили все обряды в честь князя, началась охота. Государь, пишет Герберштейн, сидел на богато украшенном коне, в роскошной одежде. На нем была шапка, называемая колпаком, имевшая с обеих сторон, спереди и сзади, козырьки, из которых торчали вверх, как перья, золотые пластинки и качались взад и вперед. Одежда на нем была вышита золотом. На поясе висели два продолговатые ножа и такой же кинжал. Сзади, под поясом, у него был кистень (род нагайки, к концу ремня которой прикреплялся металлический шар). С правой стороны ехал бывший казанский царь Шиг-Алей; с левой же два молодые князя, из которых один держал в правой руке секиру (топор) с рукоятью из слоновой кости, другой – булаву, или шестопер. У Шиг-Алея были привязаны два колчана: в одном у него были стрелы, в другом – лук. По утверждению Герберштейна, в поле было более трехсот всадников. Длинным рядом стояло около ста человек охотников. Половина их была одета в одежды черного цвета, а другая – желтого. Неподалеку от них стояли все другие охотники и наблюдали, чтобы зайцы не пробежали через это место и не ушли бы совсем. Сначала никому не было позволено спустить собак, кроме царя, Шиг-Алея и иноземных гостей.

Князь крикнул, чтоб начинали. Тогда дана была весть всем охотникам. Все они вскрикивают в один голос и спускают больших собак. Весело было слышать, говорит Герберштейн, громкий и разноголосый лай собак, а у великого князя их очень много, и притом отличных. Когда выбегает заяц, спускаются три, четыре, пять и более собак, которые отовсюду бросаются за ним, а когда они схватят его, поднимается радостный крик, рукоплескания, будто большой зверь пойман. Если зайцы слишком долго не выбегают, тогда выпускают, по приказу великого князя, припасенных заранее из мешков. Эти зайцы иногда, словно сонные, попадают в стаю собак, между которыми прыгают, как ягнята в стаде. Чья собака затравила больше зайцев, того считают главным победителем. На этот раз, когда после охоты свалили зайцев в одно место, насчитано их было больше трехсот.

Герберштейн сообщает, что князья и бояре Московии любили тешиться, кроме псовых, и птичьими охотами. Приученные к охоте соколы и кречеты с налету били лебедей, журавлей, диких гусей и пр., и убитая птица падала к ногам охотников.

Охота, в которой принимал участие Герберштейн, закончилась пиром. Неподалеку от Москвы было поставлено несколько шатров: первый из них, большой и просторный, – для великого князя, другой – для Шиг-Алея, третий – для послов, остальные – для других особ. Князь, вошедши в свой шатер, переменил одежду и немедленно позвал послов к себе. Когда они вошли, он сидел в кресле из слоновой кости. Справа у него был царь Шиг-Алей, слева – младшие князья, которым великий князь особенно благоволил.

Когда все расселись, то начали подавать сперва варенья из аниса, миндалю и пр., потом орехи, миндаль и пирожное из сахару; подавались также напитки, и государь оказывал свою милость, угощая иноземных гостей.

У великого князя Московии была и иная потеха, по словам Герберштейна. Откармливали медведей в обширном, нарочно для этого построенном доме. По приказу князя против них выступали люди низшего звания, с деревянными вилами (рогатинами) и начинали для потехи великого князя бой. Если разъяренные звери ранят их, они бегут к князю и кричат: «Государь, мы ранены!» Великий князь говорит им: «Ступайте, я окажу вам милость» – и приказывает лечить их и наделить одеждами и хлебом.

Власть государя в Московии

Наблюдательному Сигизмунду Герберштейну приходилось нередко видеть и слышать, как обращался великий князь Московии с боярами и другими близкими людьми и как они относились к нему. «Властью над своими подданными, – говорит Герберштейн, – московский государь превосходит едва ли не всех самодержцев в целом мире»; и личность подданных, и их имущество совершенно во власти его. Все должны беспрекословно исполнять его желания. Богатые люди обязаны были служить безвозмездно при дворе его, в посольстве или на войне; только беднейшим из своих приближенных он платит небольшое жалованье по своему усмотрению. Знатнейшим, которые отправляют посольства или другие важные должности по приказу государя, даются в управление области или села и земли; причем, однако, им приходится уплачивать ему ежегодную подать с этих земель, так что в пользу управляющих идут лишь судебные пошлины и другие доходы. Великий князь Московии позволяет пользоваться такими владениями по большей части в продолжение полутора лет; если же хочет оказать кому-либо особенную милость и расположение, то прибавляет еще несколько месяцев. Но по прошествии этого времени всякое жалованье прекращается, и целые шесть лет такой человек должен служить даром.

При княжеском дворе, рассказывает Герберштейн, был дьяк Василий Третьяк Далматов. Он пользовался особенною милостью великого князя. Но вот был он раз назначен в посольство в Германию. Издержки предстояли немалые. Стал Далматов жаловаться, что у него нет денег на дорогу и другие расходы. За это, по приказу Василия Ивановича, он был схвачен и отвезен в Белоозеро в заключение. Именье его движимое и недвижимое былоотобрано в великокняжескую казну; братьям и наследникам не досталось и четвертой части.

Если послы, отправленные к иноземным государям, привозят какие-нибудь драгоценные подарки, то князь Московии отбирает их в свою казну, говоря, что даст боярам за то другую награду. Так, когда послы, ездившие к императору германскому, привезли с собой золотые ожерелья, цепи, испанские дукаты, серебряные чаши и пр., то почти все более ценное отобрано было в государеву казну. «Когда я спрашивал у русских послов, правда ли это, – говорит Герберштейн, – то один из них отрицал, боясь унизить своего князя в глазах иноземца; другой же говорил, что князь приказал принести к себе подарки, чтобы посмотреть их». Но придворные не отвергали того, что более ценные вещи отбираются у бояр великим князем.

– Так что же? – говорили они при этом. – Государь вознаградит их другою милостью.

Он имеет власть как над светскими, так и над духовными особами и беспрепятственно, по своему желанию, распоряжается жизнью и имуществом всех. Из советников его никто не пользуется таким значением, чтобы осмелиться в чем-либо противоречить ему или быть другого мнения. Они открыто признают, что воля князя есть воля Бога и что князь делает, то делает по воле Божией. Они даже называют своего государя «Божьим ключником» и верят, что он является исполнителем воли Божией. Сам князь, когда его умоляют о каком-нибудь заключенном, обыкновенно отвечает:

– Будет освобожден, когда Бог велит.

Если кто-либо спрашивает о неизвестном или сомнительном деле, то обыкновенно говорят:

– Про то ведает Бог да великий государь!

Личность Василия Ивановича сильно занимала Герберштейна; к своим запискам он приложил даже рисунок, изображающий великого князя в домашней одежде.

Военное дело Московии в XVI веке

Большая военная сила Московии тоже обращала на себя внимание Сигизмунда Герберштейна. Московские послы с гордостью заявляли иноземцам, что по первому требованию русского государя в несколько дней может слететься, подобно пчелам, огромное войско в двести или триста тысяч всадников... Если это и преувеличено, то все же известно, что московская рать обыкновенно бывала очень многочисленна. По словам Герберштейна, у Василия был уже и постоянный, но небольшой пеший отряд воинов, состоящий из 1500 наемных литовцев и всяких иноземцев. Главные же военные силы состояли из конницы, которая являлась во всеоружии лишь во время войны.

Через год или через два великий князь приказывает делать набор и переписывать боярских детей, чтобы знать их число и сколько у каждого из них людей и лошадей. Военную службу в Московии отбывают все те, которые могут по своему состоянию. Редко они наслаждаются покоем: почти постоянно идет война то с литовцами, то со шведами, то с татарами. Даже если и нет никакой войны, то все-таки ежегодно выставляется на южной окраине, около Дона и Оки, тысяч двадцать войска для охраны от набегов и грабежей крымских татар. Эти отряды обыкновенно каждый год сменяются; но в военное время все, обязанные службою, должны служить там, где великий князь укажет, и столько времени, сколько понадобится.

Русское войско в те времена было, по оценке Герберштейна, плохо устроено. Лошади у конницы были хотя крепкие и выносливые, но по большей части мелкие, некованые и с самой легкой уздой. Седла устраивались так, что можно было без труда оборачиваться во все стороны и пускать стрелы. Всадники сидели на лошадях, до того подогнув ноги, что ударом копья нетрудно было их выбить из седла. Немногие употребляют шпоры, а большая часть – плетку, которая всегда висит на мизинце правой руки, чтобы ее можно было употребить в дело тотчас, как представится надобность.

Обыкновенное оружие в Московии – лук, стрелы, топор и кистень. Саблю употребляют по большей части богатейшие и благороднейшие. Длинные кинжалы, висящие наподобие ножей, бывают нередко так запрятаны в ножны, что их трудно вытащить; употребляли также копья и дротики или небольшие пики. Повод у узды обыкновенно длинный, на конце разрезанный; его надевают на палец левой руки, чтобы можно было свободно действовать луком. Хотя в одно и то же время всадник держит в руках узду, лук, саблю и плеть, однако довольно ловко управляется со всем этим.

Знатные и богатые люди, пишет Герберштейн, употребляют на войне хорошее охранительное вооружение: разного рода латы, кольчуги, поручи и проч. Весьма немногие имеют шлем, заостренный сверху и с украшенной верхушкой.

Те, которые победнее, довольствуются часто одеждой, плотно подбитой хлопчатой бумагой или пенькой, так называемыми тегиляями, и такими же колпаками. В толще тех и других вделывались куски железа, так что прорубить тегиляй было очень трудно. Вооружение русских воинов недалеко ушло вперед с XIV столетия.

С пушками и вообще с огнестрельным оружием в Московии, по Герберштейну, справлялись еще плохо. Частые войны с татарами, причем надо было больше всего рассчитывать на быстроту движения и приходилось проезжать большие пространства по степи, повели к тому, что пешего войска, за исключением упомянутого небольшого отряда, не было. Быстрое, внезапное нападение на врага, преследование его или бегство от него – вот в чем главным образом, по понятиям русских, состояла война. Понятно, что пехота и пушки при таком способе войны были бы лишь бременем.

При Василии Ивановиче все же положено было начало пехоте, а также стали мало-помалу пускать в дело и пушки, особенно при осаде городов (осада Смоленска). Русские редко брали города с бою, приступом, – обыкновенно брали «измором», т. е. принуждали жителей сдаться долгой осадой, голодом. У Василия Ивановича в Московии были литейщики из немцев и итальянцев: лили они пушки, ядра и пули.

У разных народов, – говорит Герберштейн, – большое различие в образе войны, как и в других делах» – и приводит такое сравнение между русским, татарином и турком: «Московит, как только ударится в бегство, уже не помышляет о другом средстве к спасению, кроме бегства. Когда враг догонит его или схватит, он уже не защищается и не просит пощады, а покорно предается своей судьбе. Татарин же, сброшенный с лошади, оставшись без всякого оружия, даже тяжко раненный, обыкновенно защищается до последнего издыхания – руками, ногами, зубами и чем только может. Турок, лишившись всякой надежды на помощь и спасение, бросает оружие, умоляет о помиловании, складывает руки, чтоб его вязали, протягивает их победителю, надеясь сохранить жизнь своим пленом».

Особенно удивляла иностранцев необыкновенная выносливость русского воина. Если есть у него, говорит Герберштейн, толченое просо в мешочке, длиною в две ладони, потом фунтов восемь или десять соленого свиного мяса и соль, смешанная, если он богат, с перцем, то он вполне доволен. Кроме того, всякий воин в Московии носит с собою топор, трут, кастрюлю, и если приходит куда-нибудь, где нет никаких плодов, ни чесноку, ни луку, ни дичины, то разводит огонь, наполняет горшок водою, в которую кладет полную ложку проса, прибавляет соли и варит, – и господин и холопы живут, довольствуясь этой пищей. Если господин слишком голоден, то съедает все, а холопы иногда постятся дня два-три. Если господин хочет отобедать получше, то к этому прибавляет кусочек свинины. Это говорится о людях посредственного состояния. Вожди же войска и другие начальники иногда приглашают к себе этих бедных людей, которые, хорошо пообедав, иногда в течение двух-трех дней воздерживаются от пищи. Когда у воинов есть овощи, лук, чеснок да хлеб, то они легко могут обойтись без всего другого.

По словам Герберштейна, в сражениях русские полагаются на многочисленность своих сил более, нежели на мужество воинов и на хорошее устройство войска, стараются обойти неприятеля и напасть на него с тылу.

Нравы и обычаи Московии, по Герберштейну

Любопытны также некоторые, хотя и отрывочные, сведения у иноземных писателей о нравах и обычаях русских Московии XV–XVI ст. Более известий находим опять у Герберштейна.

Набожность наших предков и соблюдение ими внешних обрядов бросались в глаза иноземцам. Герберштейн сообщает, что русские ревностно соблюдали все посты; причем в великом посту некоторые воздерживаются не только от рыбы, но употребляют пищу лишь в воскресенье, вторник, четверг и субботу, а в остальные дни вовсе не едят или довольствуются куском хлеба и водой. На монахов же наложены посты еще более строгие: многие дни они должны довольствоваться одним квасом.

Проповедников, свидетельствует Герберштейн, нет у русских: они полагают, что достаточно присутствовать при богослужении и слышать Евангелие, послания и поучения других учителей (отцов церкви: Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоустого). В Московии думают этим избежать различных толков и ересей, которые большею частью рождаются от проповедей. В воскресенье объявляют праздники будущей недели и читают громогласно исповедь (исповедание веры). Они считают истинным и обязательным для всех то, во что верит или что думает сам князь. «Московиты, – говорит тот же писатель, – хвалятся, что они одни только – христиане, а нас (католиков) они осуждают как отступников от первобытной церкви и древних святых установлений». Русские монахи издавна стараются распространять Слово Божие у идолопоклонников, отправляются в разные страны, лежащие на севере и востоке, куда достигают с великим трудом и опасностью. Они не ждут и не желают никакой выгоды, напротив, иногда даже погибают, запечатлевая учение Христово своею смертью, стараются единственно только о том, чтобы сделать угодное Богу, наставить на истинный путь души многих заблудшихся, привести их ко Христу. Эта ревность к вере сказывалась и в набожности русских. Герберштейна поражает «удивительное стечение племен и народов» в известные дни у Троице-Сергиевского монастыря, куда часто ездит сам князь, а народ стекается ежегодно в праздники и питается от щедрот монастыря. Знатные люди в Московии чтят праздники тем, что прежде всего отправляются к обедне; затем надевают пышную одежду и бражничают... Простой же народ – слуги и рабы – большею частию после обедни работают, говоря, что «праздновать и гулять – господское дело». Только в торжественные дни (праздники Рождества и Пасхи и некоторые другие) и черный люд «гуляет», предаваясь обыкновенно пьянству.

Парни и ребята в Московии любили тешиться в праздничные дни кулачными боями. Бойцов сзывают свистом: они немедленно сходятся, и начинается рукопашный бой. Бойцы приходят в большую ярость, бьют друг друга кулаками и ногами без разбору в лицо, шею, грудь, живот или стараются друг друга повалить. Случается, что некоторых убивают до смерти. Кто побьет большее число противников, дольше остается на месте и мужественнее выносит удары, того хвалят и считают победителем.

Грубость нравов сказывалась также в пытках и в телесных наказаниях, сказывалась и в отношениях помещиков к поселянам, господ к слугам. Поселяне Московии, по свидетельству Герберштейна, работают на своего господина (т. е. землевладельца, на земле которого они живут) шесть дней, седьмой же остается на их собственную работу. Они имеют участки полей и лугов, которые дает им господин и от которых они кормятся; но положение их крайне жалкое: их называют «черными людишками», могут часто безнаказанно обижать и грабить. Благородный, как бы он ни был беден, считает для себя позором и бесславием добывать хлеб своими руками. Простолюдины-работники, нанимаясь в работу, получают за труд в день полторы деньги, ремесленник получает две деньги. Несмотря на то, что это были вольнонаемные люди, наниматель считает себя вправе побоями принуждать их усерднее работать: «Если их не бить хорошенько, – говорит Герберштейн, – они не будут прилежно работать». Кроме наемных слуг, у всех знатных были холопы и рабы, большею частию купленные или из пленных.

«Рабство в Московии до такой степени вошло в обычай, – говорит Герберштейн, – что и в тех случаях, когда господа, умирая, отпускают на волю рабов, эти последние обыкновенно тотчас же сами продаются в рабство другим господам. Если отец продает в рабство сына, как это в обычае, и сын каким-либо образом станет свободным, то отец имеет право во второй раз продать его; только после четвертой продажи отец теряет свои права над сыном. Казнить смертью как рабов, так и свободных может только один князь».

Положение женщины в Московии было тоже печально: в простонародье она была «вековечною работницей» на свою семью, рабою мужа своего, да и в высшем кругу женщина была невольницею и в семье отца, и в семье мужа. Девушка не могла по своей воле выйти замуж: приискивал жениха ей отец; также и жених женился не по своей воле; брак был сделкою между отцом невесты и отцом жениха. Они сходятся вместе и толкуют о том, что отец даст дочери в приданое. Порешив дело о приданом, назначают день свадьбы до окончательного скрепления договора. Жениху, продолжает Сигизмунд Герберштейн, не позволяют видеться с невестой. Если же он изъявляет настойчивое желание увидеть ее, родители обыкновенно говорят ему:

– Узнай, какова она, от других, которые знают ее.

В приданое даются лошади, одежды, утварь, скот, рабы и т. п. Приглашенные на свадьбу посылают невесте также подарки. Жених тщательно замечает их, посылает к ценовщикам для оценки их и старается потом отблагодарить подаривших или деньгами, или подарками той же стоимости. Он это обязан сделать, и притом по верной оценке: иначе подарившие могут потребовать у него вознаграждения за свои подарки по своему усмотрению вдвое и более против настоящей их цены.

Герберштейн пишет, что после смерти первой жены московиту позволяется вступить во второй брак, но смотрят на это уже неодобрительно; жениться на третьей жене не позволяют без важной причины; брать четвертую жену не допускают никого и считают это дело совсем не христианским. Развод считался тяжким грехом. Супружеское счастие и хорошая семейная жизнь были в Московии довольно редкими явлениями. Это и понятно: женились не по своему выбору и сердечному влечению, а по приказу родителей и по расчету.

Жена знатного или благородного человека, по описанию Герберштейна, в доме мужа была затворницей. Женщина, которая не живет, заключившись в своем доме, не считается благонравною, но зато высоко чтят ту, которой не видят посторонние и чужие люди. Заключенные дома женщины занимаются обыкновенно пряжей и разными рукодельями. Все домашние работы в Московии делаются руками рабов и рабынь; у бедных людей жены несут на себе все труды по дому.

Весьма редко пускают жен в церковь да к близким знакомым, в общество друзей; только старые женщины пользовались большею свободой.

Праздничным удовольствием для женщин были качели, которые устраивались в садах у всех зажиточных людей. Забавлялись женщины также пением песен, хороводами и пр.

Русские на своих жен смотрели как на детей или как на рабынь и старались держать их в страхе и повиновении. Суровое, грубое обращение мужа с женою, даже побои, до такой степени вошли в обычай, что считались чуть ли не знаком любви мужа к жене и заботливости его о семье.

Герберштейн рассказывает такой случай:

«В Московии жил один немец-кузнец, по имени Иордан, который женился на русской. Поживши несколько времени с мужем, она однажды ласково спросила его:

– Почему ты не любишь меня?

– Напротив того, я очень люблю тебя! – отвечал тот.

– Я еще не имею, – сказала она, – знаков твоей любви.

Муж стал ее расспрашивать, какие знаки любви разумеет она. Жена ему отвечала:

– Ты никогда меня не бил!

Немного спустя Иордан жестоко побил жену и признавался мне, – говорит Герберштейн, – что после этого она стала любить его гораздо больше, чем прежде. Кончилось тем, что он побоями изуродовал свою жену...»

Москва в XVI веке

Сигизмунд Герберштейн и почти все иноземцы, писавшие о Московии, сообщают и о столице ее некоторые сведения. Издали Москва с ее садами и многочисленными церквами представлялась очень красивою, но вблизи оказывалась иною. Почти весь город состоял из невзрачных деревянных построек (домов насчитывали более 40 тысяч); улицы были неправильные, грязные, так что необходимы были мостки; только на некоторых улицах были бревенчатые, очень неудобные мостовые. Почти при каждом доме был обширный сад и двор. По окраинам города тянулись жилища кузнецов и других ремесленников, которым приходилось при своих работах употреблять огонь. Между домами, особенно находившимися ближе к окраинам города, расстилались обширные поля и луга. К городу примыкало и несколько монастырей. Все это сливалось как бы в один город, и потому Москва издали казалась очень обширною. Среди города на возвышенном берегу реки Москвы находится крепость (Кремль). Она с одной стороны омывалась рекою Москвой, а с другой – Неглинной, которая, вытекая из болот, у крепости, разливалась в виде пруда, и отсюда наполнялись водою рвы крепости. По берегу Неглинной стояли многочисленные мельницы. По словам Герберштейна, крепость, построенная из кирпича, была очень велика: в ней, кроме каменных палат государя, были каменные (т. е. кирпичные) дома братьев великого князя, митрополита и др. знатных лиц. Улицы на ночь обыкновенно загораживались бревнами поперек, причем ставилась стража, как только смеркалось и зажигались огни в домах. Ночью никому не позволялось ходить после урочного часа; а если кто попадался, то его за непослушание обыкновенно сажали в тюрьму. Если же шел какой-нибудь именитый и важный сановник, то сторожа провожали его до дому. Разбои ночью происходили нередко. Ставилась стража и с той стороны, где Москва была вполне открыта (с других сторон она была защищена реками Москвой и Яузой). На реке Москве было несколько мостов. Зимой, на льду ее, купцы ставили свои лавки, и торговля в самом городе тогда почти совсем прекращалась. В эту пору сюда свозились на продажу хлеб, сено, битая скотина (замороженные туши), дрова и пр. Здесь же происходили конские ристания и другие потехи, с которых нередко иные удальцы уходили искалеченные.

Об устройстве жилищ и об одежде в Московии находим очень мало сведений у Сигизмунда Герберштейна и других иностранных писателей XV и XVI ст. Жилища, судя по другим источникам, были очень просты: крестьянская бревенчатая изба служила образцом. Рублей за 20, за 30 можно было тогда построить порядочное жилье.

Конечно, кто был побогаче, тот и устраивался пошире: несколько изб соединяли вместе и таким образом сооружали себе более поместительное жилье. Покои числом 3 и не более 4-х были небольшие и низкие; печи и лежанки занимали в них много места. Сени у жилищ были обыкновенно просторны; двери низки, так что входящий должен был довольно низко наклониться; окна были маленькие; в простых жильях они обтягивались бычьими пузырями; в более богатых домах в решетчатые оконные рамы вставлялись кусочки слюды. Стекло в Московии ценилось тогда очень дорого, так как его привозили издалека, сначала из Царьграда, а потом стали его возить из других стран Европы.

Что касается домашней утвари, то она в Московии также была очень проста: лавки, столы да поставцы для посуды – все это было очень незатейливо. Скатерти и ковры на лавках у более зажиточных людей скрашивали жилье; но главною красою его были образа: в каждом доме и в каждом покое, обыкновенно в восточном углу, ставились иконы, часто в дорогих серебряных и золотых окладах. Угол, где стояли образа, считался самым почетным (назывался красным углом). Всякий входящий в жилище прежде всего кланялся образам и крестился, а потом уже обращался с поклоном и к хозяевам. Этот обычай держится и до сих пор у наших набожных простолюдинов.

Что касается одежды, то сношения с Востоком повели к тому, что среди зажиточных людей Московии стала все сильнее и сильнее распространяться азиатская роскошь: дорогие шелковые узорчатые и пестрые ткани, длинные златотканые одежды стали входить в обычай.

В сочинении Герберштейна находим любопытный рисунок, изображающий его самого в русской шубе, пожалованной ему великим князем, в русской меховой шапке и в сафьянных узорчатых сапогах.

Промышленность и торговля Московии

На промышленность и торговлю Московии иноземные писатели обращали большое внимание. Главными произведениями страны считались хлеб, меха, лес, мед и воск. Сосны в московских лесах поражали иноземцев своей невероятной величиной; дубы и клены, по их отзывам, здесь лучше, чем в Западной Европе. Пчелы роились в лесах в огромном количестве и клали мед в дуплах старых дерев без всякого ухода и присмотра, так что промышляющим продажею меда стоило только отыскивать в лесах в дуплах старых дерев залежни меда и брать его. Одному иностранному писателю о Московии рассказывали такой забавный случай.

Раз крестьянин, нашедши в лесу дупло с медом, полез доставать его, но по неосторожности упал и увяз в меду по самое горло и вылезть никак не мог. Тут ему пришлось бы и пропасть. Два дня он питался медом, напрасно ожидая помощи. К счастию его, пришел медведь, чтобы полакомиться медом, и стал спускаться задними ногами в дупло. Крестьянин ухватился за медведя и так заорал, что испуганный зверь выскочил из дупла, выволок с собой мужика, а сам с перепугу скрылся...

Пушного зверя в русских лесах тогда было множество: собольи меха, лисьи (особенно чернобурых лисиц), бобровые и куньи считались самыми ценными.

По Герберштейну, беличьи меха и кошачьи (домашних кошек) в Московии были самые дешевые. Кроме того, добывались меха горностаевые, рысьи, волчьи и песцовые. В лесах водились также лоси, медведи, большие и черные волки, а в западной части государства – туры.

Земля собственно Московского княжества была неплодородна: почва тут песчаная. Пни огромных деревьев показывали, что вся страна эта недавно была еще покрыта почти сплошными лесами, но области Нижегородская и Владимирская очень плодоносны. Неистощенная тучная почва давала здесь в те времена обильные жатвы: одна посеянная мера хлеба доставляла часто 20, иногда даже 30 мер. Рязанская область превосходила плодородием все остальные: лошади едва могли проходить через ее густые нивы, древесные плоды здесь были гораздо лучше московских. Сверх того, Рязанская область изобиловала медом, рыбою и всякого рода дичью. Кроме хлебопашества, звероловства, рыболовства и пчеловодства, иноземные писатели указывают на добывание соли в Старой Русе, близ Переяславля-Залесского и Нижнего; железо добывалось у Серпухова. Некоторые местности промышляли своими изделиями: так, Калуга славилась своей резной деревянной посудой, которая шла в продажу не только в Москву, но также в Литву и в другие соседние страны. Но, вообще говоря, обрабатывающая промышленность в Московии не процветала, и грубые туземные изделия служили только на потребу местных жителей, да кое-что отправлялось на Восток, а в Западную Европу шли лишь так называемые сырые произведения: лес, лучший лен, конопля, воловьи кожи, пушной товар; в Литву и Турцию вывозились кожи, меха и моржовые клыки (рыбий зуб), из которых обыкновенно выделывались рукоятки для оружия. К татарам шли в продажу и русские изделия: седла, узды, полотно, топоры и пр.

Привозимые товары в Московии были по большей части следующие: серебро в слитках, сукна, шелк, шелковые ткани, парчи, драгоценные камни, жемчуг, вина, пряные коренья, перец, шафран и пр.

Для торговли в больших размерах собирались в определенное время в известном месте, где и велась купля, продажа и обмен товаров, т. е. происходили торги (ярмарки). Особенно славилась ярмарка в Холопьем городке, на реке Мологе. При Василии Ивановиче было положено начало знаменитой Макарьевской ярмарке: в 1524 году великий князь, в подрыв Казани, с которой он враждовал, запретил своим купцам ездить на торги, происходившие близ нее, а назначил место для них в Нижегородской области.

В больших городах Московии были ряды лавок и складов разных товаров, гостиные дворы, где шла постоянная оживленная торговля, напоминавшая ярмарки.

Сигизмунд Герберштейн пишет, что торговле в Московии сильно мешает неудобство путей сообщения. Летом приходилось довольствоваться речными путями; но в сильные летние жары многие реки так мелели, что становились несудоходны; надо было улучать время весною или осенью, когда от дождей вода в реках поднималась. Торговцы старались пользоваться и зимним путем для перевозки товаров, особенно в те места, куда трудно было добраться речными путями. Зимою привозились в Москву в огромном количестве свиные и говяжьи туши, птица, дичь всякого рода и рыба; все, это в замороженном виде хорошо сохранялось. Но и зимние дороги в Московии были небезопасны: иногда, как было уже сказано, во время лютых морозов замерзали целые обозы на пути. Торговое движение на юге тоже встречало большие помехи: ездить по безводной и безлесной степи было не менее трудно и опасно, как по лесам и болотам севера. Шайки бродячих татар промышляли в степях разбоем, и торговые караваны были для этих хищников очень соблазнительной приманкой. Притом путешествующим по степям приходилось переправляться через реки с большим трудом и опасностью: они часто за неимением лодок принуждены были сами делать наскоро плоты, на которые грузили свои пожитки, затем сгоняли лошадей в воду, привязывали эти плоты к хвостам их, и лошади, плывя через реку, тащили их за собой. Бойко торговля шла на юге лишь по Волге; но и тут она сильно терпела от разбоев.

Иноземцы жалуются на нечестность московских купцов. Они при продаже своих товаров запрашивали втрое, вчетверо против настоящей цены, божились и клялись, что товар им самим очень дорого стоит, старались всеми силами провести, обмануть покупателя. Видно, тогда торговцы держались того безнравственного правила, которому в наше время следуют лишь нечестные мелкие торгаши: «не обманешь, не продашь». При покупке товаров у иноземцев московские купцы оценивали товар меньше, чем вполовину его настоящей стоимости, и так долго торговались, понемногу набавляя, что просто томили продавцов, доводили их даже до отчаяния.

Отдача денег в рост была в большом ходу, причем брали огромные барыши: с пяти рублей – один рубль (т. е. 20 процентов), хотя это и считалось тяжким грехом.

В первой половине XVI в. в Московии ходили серебряные деньги (монеты) четырех родов: московские, новгородские, тверские и псковские. Деньга (от татарского слова «тенга») была обыкновенной ходячей монетой; она была неправильной, круглой или овальной формы с разными изображениями; на новейших деньгах с одной стороны изображался человек на коне, а с другой была надпись. Две деньги составляли копейку; 6 денег московских составляли алтын, 20 – гривну, 100 – полтину, 200 – рубль. Во время Сигизмунда Герберштейна чеканились и полуденьги; следовательно, в рубле их было 400. Новгородская деньга считалась вдвое больше московской.

Кроме серебряной монеты, в Московии была медная монета, которая называлась пулой. Шестьдесят пул составляли московскую деньгу.

Золотой монеты своей у русских не было, а употреблялись венгерские червонцы, из которых каждый стоил сто денег; следовательно, два червонца стоили рубль. Впрочем, по словам Герберштейна, ценность венгерского червонца колебалась: когда иноземец, покупая что-либо, давал торговцу червонец, то ценность его уменьшалась; если же иноземец желал приобрести у русского купца золотые червонцы, то стоимость их возрастала. Хотя считали рублями, но монеты в рубль ценою в XVI веке не было. Прежде, как только стали ввозить серебро в Московию, отливались безо всякого изображения и надписи продолговатые куски, которые рубились на части, которые и назывались рублями. Из фунта серебра чеканилось денег на шесть рублей. Счет рублями вместо прежнего счета гривнами начался с половины XIV века.

Пресветлейшему государю Фердинанду 2, королю римскому, венгерскому, богемскому и проч., инфанту испанскому, эрцгерцогу австрийскому, герцогу бургундскому и виртембергскому и многих областей герцогу, маркграфу, графу, государю моему всемилостивейшему.

Говорят, что в древности римляне, отправляя послов к отдаленным и неизвестным им пародам, вменяли им, кроме всего прочего, в обязанность вести верные записки о нравах, постановлениях и образе жизни того народа, у которого они жили. Эта обязанность была до такой степени священна, что, по изложении результата посольства, записки такого рода хранились в храме Сатурна для назидания потомству. Если бы это постановление было соблюдаемо людьми нашего времени или жившими несколько прежде, то мы имели бы, в истории более света или по крайней мере менее темноты. Я же, с самого раннего возраста, находя удовольствие и в отечестве и вне отечества в общении с иностранцами, охотно нес посольскую службу, которую возлагали на меня сначала дед вашего величества, блаженной памяти Максимилиан, мудрейший государь, а потом также и ваше величество. По повелению вашего величества я неоднократно обозревал северные страны, особенно же, когда вместе с императорским послом графом Леонардом Нугарольским, моим товарищем по службе, и путешествиям, я вторично приезжал в Московию. Эта страна между государствами, просвещенными таинством животворящего крещения, весьма много отличается и нравами, и постановлениями, и исповеданием, и воинскою дисциплиною. По воле императора Максимилиана я был послом в Дании, в Венгрии и Польше; по смерти его величества отечество отправило меня через Италию, Францию, морем и сухим путем, в Испанию к родному брату вашего величества, сильному и непобедимому императору римскому Карлу V. По повелению вашего величества, я снова был у королей венгерского и польского, наконец, вместе с графом Николаем Салмским, у самого Солимана, турецкого султана. Во всех этих местах я не только многое замечал мимоходом, но и тщательно обращал внимание на то, что, без всякого сомнения, наиболее было достойно упоминания и ознакомления; впрочем, я не хотел посвятить своего досуга от дел службы на повествование о каких-либо из этих предметов, отчасти потому, что они прежде были изложены другими ясно и тщательно, отчасти же потому, что они находятся в глазах Европы и постоянно могут быть ею видимы. Государство же Московское, гораздо отдаленнейшее и не так знакомое нашему веку, я предпочел описать и приступил к тому, всего более надеясь на два обстоятельства: на тщательность моего исследования, и на опытность в языке славянском, что оказало мне большую помощь в этом труде. Хотя многие писали о Московии, однако большая часть писала по чужим рассказам: из древнейших Николай Кузанский 3, а в наше время Павел Иовий (которого я называю по причине его учености и чрезвычайной любви ко мне) писал весьма изящно и достоверно (ибо ему помогал весьма сведущий переводчик), также Иоанн Фабри и Антоний Бид, оставившие карты и записки. Некоторые же, не имея цели описывать Московии, касались ее при описании стран ближайших к ней, таковы Олай Гот в описании Швеции, Матвей Меховский, Альберт Кампенский и Мюнстер 4. Однако они нимало не отклонили меня от намерения писать, как потому, что я был очевидцем описываемых событий, так и потому, что я некоторое почерпнул из источников, достоqных доверия, имея их у себя, и, наконец, потому, что с многими лицами рассуждал об этих делах при всяком случае. Поэтому я почитал иногда нужным излагать подробнее и многоречивее (да не оскорбится кто моими словами) то, что другими скорее замечено было как бы мимоходом, чем основательно изъяснено. Притом я описываю и то, чего другие не касались, и что могло быть известно только послу. Ваше величество одобрили это мое намерение и желание и советовали привести к концу начатое сочинение; но посольства и другие дела, возлагаемые на меня вашим величеством, часто отвлекали меня от предпринятого труда и были причиною того, что я до сих пор не мог исполнить моего намерения. Теперь же, находя по временам часы, свободные от ежедневных моих занятий по Австрийскому государственному казначейству, снова возвращаюсь к предпринятому мною труду и, повинуясь воле вашего величества, не страшусь неблагосклонности читателей, которые, в этот век самого тонкого остроумия, может быть, желали бы более цветов красноречия. Довольно, что я самим делом (чего впрочем я не мог сделать своим словом) хотел выразить мое желание быть сколько-нибудь полезным потомству и вместе исполнить священную для меня волю вашего величества. Итак, я посвящаю вашему величеству эти мои записки о Московии, написанные мною более вследствие желания достигнуть истины и вывести ее на свет, нежели вследствие желания красноречия; я посвящаю и поручаю себя покровительству вашего величества, в службе которого я уже состарился, и прошу ваше величество удостоить самую книгу той благосклонности, которую вы всегда являли к автору.

Вашего величества верный советпик-камергер и начальник Австрийского государственного казначейства Сигизмунд барон Герберштейн-Нейперг-Гюттентаг.

Записки о Московии

Существуют различные мнения о том, от чего Руссия получила свое название. Некоторые думают, что она получила имя от Русса, брата или племянника Леха, князя польского, который будто бы был русским князем; по другим - от одного очень древнего города, именем Русса, недалеко от Великого Новгорода; по третьим - от смуглого цвета этого народа. Многие полагают, что Руссия прозвалась от Роксолании через перемену звуков. Но московиты отвергают эти мнения, как несогласные с истиной, подтверждая тем, что их народ издревле назван Россея, т. е. народом рассеянным или разбросанным, на что указывает самое имя, потому что Россея, на языке руссов, значит рассеяние. Справедливость этого ясно доказывается тем, что и теперь еще разные народы живут в Руссии перемешанно друг с другом и что различные области Руссии смешаны и перерезываемы другими, Известно также читающим Священное Писание, что и пророки употребляют слово «рассеяние», когда говорят о рассеянии народов. Но откуда бы ни получила Руссия свое имя, известно только то, что все ее народы, употребляющие язык славянский и следующие обрядам и вере христианской по греческому закону, по народному прозвищу руссы (по-латыни рутены) размножились до того, что или вытеснили народы, жившие между ними, или принудили их принять свой образ жизни, так что теперь все называются одним общим именем руссов.

Славянский язык, который в настоящее время называется немного испорченным именем склавонского, распространен на весьма большом пространстве, так что его употребляют далматы, боснийцы, кроаты, истрийцы, даже фриоульцы на большом протяжении по Адриатическому морю, карпы, которых венециане называют харсами, также карниольцы, каринтийцы до реки Дравы, штирийцы ниже Греца, по Мюре до Дуная, далее - мизийцы, сербы, болгары и другие до Константинополя; кроме того богемцы, лужичане, силезцы, моравы и жители берегов Вага в венгерском королевстве, также поляки и русские, властвующие на обширном пространстве, и пятигорские черкесы у Черного моря, наконец, по Германии за Эльбою на север остатки вандалов, живущих по разным местам. Хотя все они признают себя славянами, однако германцы, взяв название от одних вандалов, всех, у кого в употреблении славянский язык, без разбора называют вендами, виндами и виндишами.

Руссия граничит с сарматскими горами недалеко от Кракова и прежде простиралась по течению Тираса, который местные жители называют Днестром, до евксинского Понта и до реки Борисфена 5; но несколько лет тому назад турки заняли город Альбу, который называется иначе Монкастро и который, находясь при устьях Тираса, был под властью валахо-молдавов. Кроме того, царь Тавриды, перешедши Борисфен и опустошив всю землю на большом пространстве, выстроил там две крепости: одной из них, Очаковым, недалеко от устьев Борисфена, теперь владеют также турки. Ныне между устьями обеих рек ходятся пустыни. Если все подниматься по Борисфену, то придешь к городу Черкасам, лежащему на запад, а оттуда к весьма древнему городу Киеву, некогда столице России; там, за Борисфеном, лежит область северская, доселе обитаемая: если из нее пойдешь прямо на восток встретишь истоки Танаиса. Потом надобно проехать длин-ный путь по течению Танаиса, доехать до слияния рек Оки и Ра, перейти реку Ра; тогда, пройдя длиннейшее пространство, достигнешь наконец до Северного моря. Потом русская граница возвращается оттуда назад, мимо народов, подвластных королю Швеции, около caмой Финляндии и ливонского залива, через Ливонию, Само-гитию, Мазовию к Польше, и напоследок оканчивавается сарматскими горами, так что внутри ее лежат только две области, Литва и Самогития. Хотя эти две провинции врезываются в русские области и имеют собственное наречие и римскую веру, однакож большая часть их жителей - русские.

Из государей, которые ныне владеют Руссией, главный есть великий князь московский, который имеет под своей властью большую ее часть; второй - великий князь литовский, третий - король польский, который теперь правит и в Польше и в Литве.

О происхождении же народа они не имеют никаких известий, кроме летописных, приводимых ниже 6; именно, что это народ славянский из племени Иафета, что прежде он жил на Дунае, где ныне Венгрия и Булгария, и назывался тогда норцами, что наконец он рассеялся по разным землям и получил названия от мест поселения. Одни прозвались моравами от реки, другие очехами, т. е. богемцами; таким же образом прозвались хорваты, белы, серблы (сербы) и хоронтаны, которые остались жить на Дунае, но, выгнанные валахами и пришедши к Висле, получили имя лехов, от некоего Леха, польского князя, от которого поляки и теперь называются также лехами. Другие назвались литвинами, мазовами, померанами; третьи, живущие по Борисфену, где нынче Киев, полянами; четвертые - древляне, живущие в рощах, поселившиеся между Двиной и Припятью, названы дреговичами, другие - полочане, по реке Полоте, которая впадает в Двину; другие около озера Ильменя, которые заняли Новгород и поставили у себя князя по имени Гостомысл; другие по рекам Десне и Суде названы северами или северскими; другие же около истоков Волги и Борисфена прозваны кривичами; их столица и крепость - Смоленск. Об этом свидетельствуют их собственные летописи.

Кто сначала властвовал над руссами, неизвестно, потому что у них не было письмен, посредством которых их деяния могли бы быть сохранены для потомства; но после того как Михаил, царь константинопольский, прислал славянский алфавит в Булгарию в 6406 году от сотворения мира, тогда в первый раз они начали записывать и вносить в свои летописи не только то, что происходило в то время, но также и то, что они слышали от предков и долго удерживали в памяти. Когда руссы спорили между собою о княжеской власти и, воспламенясь взаимною ненавистью, при возникших тяжких раздорах, взялись наконец за оружие, тогда Гостомысл, муж мудрый, пользовавшийся большим уважением в Новгороде, дал совет, чтобы они отправили послов к варягам и склонили бы к принятию власти трех братьев, которые там весьма уважались. Его послушали, и тотчас отправлены были послы, и призвали трех родных братьев, которые пришли туда и разделили между собою власть, врученную им добровольно. Рюрик получил княжество новгородской и поставил свой престол в Ладоге, в 36 немецких милях ниже Великого Новгорода. Синеус утвердился на Белом озере; Трувор же в княжестве псковском, в городе Изборске. Руссы хвалятся, что эти три брата вели свое происхождение от римлян, от которых производит свой род и нынешний московский государь. Пришествие этих братьев в Руссию, по летописям, было в 6370 году от сотворения мира. Когда умерли двое из них без наследников, оставшийся в живых Рюрик получил все княжества и раздал города друзьям и слугам. Умирая, он поручил своего юного сына, Игоря, вместе с царством, одному из своих родственников, Олегу, который увеличил царство, покорил многие области, и, войдя с оружием в Грецию, осадилдаже Византию. После тридцатитрехлетнего царствования он умер от ядовитого червя, который укусил его, когдаон неосторожно наступил ногою на череп своего коня, умершего еще прежде. По смерти Олега Игорь начал npавить, взяв в супруги Ольгу из Пскова. Он проник весьма далеко со своим войском, достиг даже Гераклеи и Нико-медии, но был побежден и бежал. После он был убит Малдиттом 7, князем древлянским, на месте, называемом Коресте 8, где и был похоронен. Покуда сын его Святослав, которого он оставил ребенком, по своему возрасту не мог управлять царством, правила мать его Ольга. Когдадревляне прислали к ней двадцать послов с предложением выйти замуж за их князя, Ольга приказала древлян-ских послов зарыть живыми в землю; между тем к ним отправила своих послов объявить, чтобы они прислали больше сватов и более знаменитых, если желают иметь ее княгинею и госпожою. Вскоре после того она сожгла и бане пятьдесят других избранных мужей, присланных к ней, а к древлянам отправила новых послов, чтобы онивозвестили ее прибытие и велели приготовить медовую воду и все необходимое по тогдашнему обычаю для поминок по умершему мужу.

Потом, пришедши к древлянам, она оплакала мужа, напоила допьяна древлян и умертвила из них пять тысяч человек. Вскоре после того, возвратясь в Киев, она собрала войско, пошла против древлян, одержала победу и преследовала бегущих до крепости, которую осаждала целый год. Потом она заключила с ними мир и потребовала у них дани: с каждого дома по три голубя и по три воробья. Птиц, полученных в дань, она распустила, привязав им под крылья огненные снаряды. Улетевшие птицы возвратились к своим старым обычным жилищам и зажгли крепость: беглецы из загоревшейся крепости были или Убиты, или взяты в плен и проданы. Таким образом, заняв все древлянские крепости и отметив за смерть мужа, она возвратилась в Киев. Потом, в 6463 году от сотворения мира, отправившись в Грецию, Ольга приняла крещение в правление Иоанна, царя константинопольского: переменив свое имя, она была названа Еленой и возвратилась домой, получив после крещения много богатых подарков от царя. Она первая из руссов сделалась христианкой, как свидетельствуют их летописи. Но никак не могла она склонить к крещению сына своего Святослава. Когда он пришел в юношеский возраст, он тотчас подъял все воинские труды и соединенные с ними опасности: своему войску он не позволил иметь на войне никакой поклажи, даже котлов; питался только жареным мясом, покоился на земле, подкладывая под голову седло. Он победил булгар, дошедши даже до Дуная, и основал свое местопребывание в городе Переяславце, говоря матери и своим советникам: «Вот подлинно моя столица и середине моих царств: из Греции ко мне привозят паволоки, золото, серебро, вино и различные плоды, из Венгрии - серебро и лошадей, из Руси - шкуры, воск, мед и рабов». Мать отвечала ему: «Уже скоро я умру; так ты похорони меня, где тебе угодно». Спустя три дня она умерла и была причислена в лику святых внуком Владимиром, который уже крестился.

Святослав, царствовавший по смерти матери, разделил области сыновьям: Ярополку - Киев, Олегу - древлян, Владимиру - великий Новгород, так как сами новгородцы, побужденные одною женщиною, Добрынею, испрашивали в князья Владимира. В Новгороде был один гражданин Калуфча, по прозванию Малый 10, который имел двух дочерей: Добрыню 11 и Малушу; Малуша была при тереме Ольги, и Святослав прижил с нею Владимира. Устроив своих сыновей, Святослав отправился в Булга-рию, осадил город Переяславец и взял его, Потом он объявил войну царям Василию и Константину. Но они через послов просили мира и желали узнать, сколько у него войска, обещаясь, но ложно, дать дань по числу войска. Узнавши число его воинов, они собрали войско. Когда сошлись оба войска, руссы устрашились многочисленности греков, и Святослав, видя их страх, сказал: «Руссы! Так как я не вижу места, которое бы могло принять нас под свою защиту, а предать врагам землю русскую я никогда не думал, то решено, что мы или умрем или добудем славы, сражаясь против неприятелей. Ибо, если я паду, сражаясь мужественно, то приобрету бессмертное имя; если же побегу, то вечное бесчестие, - и так как окруженному многочисленными врагами бежать нельзя, то я стану крепко, и в первом ряду за отечество подставлю свою голову всем опасностям». Воины отвечали ему: «Где твоя голова, там и наши». Как только воины ободрились, он с великим усилием устремился на стоявших против него врагов и вышел победителем. Когда он потом опустошал землю греков, то остальные греческие князья умилостивляли его дарами; когда же он с презрением отверг золото и паволоки, а принял одежды и оружие, предложенные ему греками во второй раз, то народы Греции, восхищенные такою его доблестью, собравшись к своим царям, говорили:

«И мы хотим быть под властью такого царя, который любит более не золото, а оружие». Когда Святослав приблизился к Константинополю, греки откупились от него большою данью и таким образом удалили его от границ Греции. Наконец, в 6480 году от сотворения мира Курес, князь печенегов, умертвил его из засады и, сделав из его черепа чашу с золотою обделкой, вырезал на ней надпись такого содержания: «Ища чужого, он потерял свое». По смерти Святослава один из его вельмож, по имени Свенельд, пришел в Киев к Ярополку и с большим старанием побуждал его изгнать из царства брата Олега за то, что он умертвил его сына, Люта. Ярополк, увлеченный его убеждениями, пошел войною на брата и разбил его войско, т.е. древлян. Олег же искал убежища в одном городе, но не был впущен своими же; и так как в то время было сделано нападение, то он был столкнут или сброшен с одного моста и жалостным образом погиб, заваленный многими трупами, падавшими на него. Ярополк, заняв город, искал брата и при виде его тела, найденного между трупами и принесенного к нему, сказал: «Свенельд, вот чего ты хотел!». После того Олег был похоронен. Владимир, узнав о том, что Олег убит и похоронен, из Новгорода бежал за море к варягам; а Ярополк, поставив в Новгороде своего наместника, сделался монархом всей Руссии. Снискав помощь варягов и возвратившись в отечество, Владимир изгнал из Новгорода братнего наместника и первый объявил войну брату, ибо знал, что он поднимет против него оружие. Тем временем он послал к Рогволду, князю псковскому (который также переселился сюда от варягов), и просил в супруги его дочь Рогнеду; но дочь желала выйти замуж не за Владимира, потому что знала, что он незаконнорожденный, но за брата его, Ярополка, который, полагала она, скоро также будет просить ее в супруги. Владимир, получив отказ, пошел войною на Рогволда и умертвил его вместе с двумя сыновьями; с Рогнедой же, дочерью его, вступил в супружество и потом пошел на Киев против брата. Не смея сразиться с ним, Ярополк заключился в Киеве, который и был осажден Владимиром. Во время осады Киева Владимир послал тайного гонца к некоему Блуду, ближайшему советнику Ярополка, и, почтив его названием отца, спрашивал у него совета, как извести Ярополка. Обдумав просьбу Владимира, Блуд обещался, что он сам убьет своего господина, советуя Владимиру осадить город; Ярополка же убедил не оставаться в крепости, выставляя на вид, что многие из его войска перешли к Владимиру. Поверив своему советнику, Ярополк удалился в Родню, к устью Роси, и думал, что там он будет безопасен от насилия со стороны брата. Покорив Киев, Владимир передвинул войско к Родне и долго теснил Ярополка тяжкою осадою. Потом, когда город, истощенный голодом, не мог дольше выдерживать осады, Блуд советовал Ярополку заключить мир с братом, который гораздо сильнее его, и в то же время известил Владимира, что он скоро приведет и предаст ему его брата. Ярополк, следуя совету Блуда, отдался в волю и власть брата, предлагая вместо всяких условий, что он будет благодарен Владимиру, если тот из милости уступит ему что-нибудь из владений. Предложение очень понравилось Владимиру. Потом Блуд уговорил своего господина, чтобы он пошел к Владимиру; Вераско 12, тоже советник Ярополка, ревностно отговаривал его от этого. Но пренебрегши его советом, Ярополк отправился к брату и, входя в ворота, был убит двумя варягами, между тем как Владимир смотрел с одной башни в окно. После того Владимир изнасиловал супругу брата, родом гречанку, с которою Ярополк жил и до супружества, когда она была еще монахинею. Этот Владимир поставил много идолов в Киеве: первый идол, называвшийся Перуном, был с серебряной головой, а остальные члены были у него из дерева; другие идолы назывались: Усладь, Корса, Даcва, Стриба, Симергла, Макош; им приносил он жертвы; иначе они называются кумирами. У Владимира было очень много жен. От Рогнеды он имел Изяслава, Ярослава, Всеволода и двух дочерей; от гречанки - Святополка; от богемки - Заслава; от другой богемки - Святослава и Станислава; от болгарки - Бориса и Глеба. Кроме того он имел в Вышгороде триста наложниц, в Белграде - тоже триста, в Берестове селе - двести.

Когда Владимир беспрепятственно сделался монархом всей Руссии, то пришли к нему послы из разных мест, убеждая принять их веру. Когда он узнал о различных вероисповеданиях, то и сам отправил своих послов исследовать учение и обряды каждой веры. Наконец, предпочтя всем другим веру христианскую по греческому закону, он отправил послов в Константинополь, к царям Василию и Константину, и обещался принять христианскую веру со всеми своими подданными и возвратить им Корсунь и все остальное, чем владел в Греции, если они дадут ему в супруги сестру свою, Анну. По окончании переговоров условились во времени и местом выбрали Корсунь; когда прибыли туда цари, Владимир крестился и, переменив имя, был наречен Василием. Отпраздновав свадьбу, он возвратил Корсунь и все остальное, как обещал. Это произошло в 6496 году от сотворения мира, и с этого времени Руссия пребывает в Христианстве. Анна умерла через 23 года после свадьбы, Владимир же скончался на четвертый год после смерти супруги. Он построил город, лежащий между реками Волгой и Окой, назвал его по своему имени Владимиром и сделал его столицею Руссии 13.

По смерти Владимира его сыновья ссорились, споря между собою и не соглашаясь в разделении царства, так что кто был сильнее, тот угнетал слабейших и изгонял их из государства. Святополк, который насильно овладел Княжеством Киевским, подослал убийц, чтобы умертвить своих братьев, Бориса и Глеба. По смерти переменили им имена, и один назван Давидом, а другой Романом, и оба причислены к лику святых. При таких ссорах братья ничего достойного памяти не совершили, кроме измен, козней, вражды и междоусобных войн.

Владимир, сын Всеволода, по прозванию Мономах 14, соединил опять всю Руссию в одну державу; он оставил после себя некоторые регалии, которые употребляются в настоящее время при короновании князей. Владимир умер в 6633 году от сотворения мира, и после него его сыновья и внуки не совершили ничего достойного памяти потомства до самых времен Георгия и Василия: Батый, царь татар, победил и умертвил их, выжег и разграбил Владимир, Москву и большую часть Руссии. С этого времени т. е. с 6745 года от сотворения мира до нынешнего князя Василия 15, почти все князья Руссии не только были данниками татар, но и отдельные княжества давались по воле татар тем из русских, которые у них домогались этого. Хотя татары разбирали и решали споры, возникавшие между князьями о преемстве власти в княжествах или о наследствах, тем не менее однакож войны между русскими и татарами происходили часто; а между братьями были волнения, изгнания и мены царств и княжеств. Так, князь Андрей Александрович домогался великого княжения когда им овладел его брат Димитрий, Андрей с помощью татарского войска изгнал его и совершил много постыдных дел в Руссии. Также князь Димитрий Михайлович убил у татар князя Георгия Данииловича. Узбек, царь татарский, захватив Димитрия, казнил его смертью. Был также спор о великом княжестве тверском; когда князь Симеон Иоаннович просил его себе у Чанибека, царя татарского, то Чанибек требовал от него годовой дани: вельможи, подкупленные богатыми подарками Симеона, вступились за него и обделали дело так, что он не заплатил дани. Потом в 6886 году великий князь Димитрий 16 победил Мамая, великого царя татар. На третий год после того Димитрий снова разбил его, так что земля была покрыта трупами более, чем на тринадцать тысяч шагов. На второй год после этого сражения неожиданно сделал нашествие царь татарский Тохтамыш, поразил Димитрия, осадил взял Москву 17. Убитых выкупали для погребения - восемь десят человек за один рубль: вся сумма выкупа, по счету оказалась в три тысячи рублей. Великий князь Василий, правивший в 6907 году, овладел Булгарией, которая лежит по Волге, и изгнал из нее татар. Этот Василий Димитриевич оставил единственного сына Василия 18; так как он не любил его, потому что подозревал в прелюбодействе супругу свою Анастасию, от которой родился у него Василий, то умирая оставил великое княжество московское не сыну, а своему брату, Георгию. Когда же большая часть бояр приняли сторону сына Василия, как законного наследника и преемника, то Георгий, увидев это, поспешил к гитарам и умолял царя, чтобы он призвал Василия и решил, кому из них должно принадлежать княжество по праву. Когда царь, под влиянием одного из своих советников, благоприятствовавшего стороне Георгия, в присутствии Василия произнес свое мнение в пользу Георгия, Василий, пав к ногам царя, просил, чтобы ему было позволено говорить. Получив согласие царя, он сказал:

«Хотя ты сделал приговор на основании грамоты умершего человека, однако я надеюсь, что гораздо действительнее и важнее моя грамота, скрепленная золотою печатью, которую ты, живой человек, дал мне в удостоверение того, что хочешь облечь меня великокняжеским достоинством». Затем он просил царя, чтобы он помнил свои слова и удостоил сдержать свои обещания. Царь отвечал на это, что справедливее соблюсти то, что обещано в грамоте живого человека, чем принимать в рассуждение завещание. Наконец он отпустил Василия и облек его великокняжеским достоинством. С огорчением принял это Георгий и, собрав войско, изгнал Василия. Василий перенес это скрепя сердце и удалился в княжество Углич, оставленное ему отцом. Георгий до конца жизни спокойно владел великим княжеством и завещанием отказал его своему племяннику Василию.

ЗАПИСКИ О МОСКОВИИ

СИГИЗМУНД ГЕРБЕРШТЕЙН И ЕГО “ЗАПИСКИ О МОСКОВИИ”

1 марта 1549 г. в Вене было подписано посвящение императору Фердинанду труда, ставшего одним из первых историко-географических бестселлеров в Европе второй половины XVI в., - “Записок о Московии” Сигизмунда Герберштейна. Как сообщал сам автор, в книге помещены описание “Руссии”, ее столицы и ее соседей, сведения о религии, о дипломатическом ритуале. Автор явно поскромничал: в “Записках” читатель нашел и множество других сведений: историю имперско-польско-венгерских отношений, характеристику Венгрии, подробные данные об экономике России, многочисленные переложения различных памятников русской письменности и пр.

В следующем, 1550 г., в Венеции появился перевод “Записок” на итальянский, еще два латинских издания увидели свет в 1551 и 1556 гг., два перевода на немецкий - один, сделанный автором, или авторизованный, и другой, принадлежавший некоему Панталеоне, - вышли в 1557 и 1563 гг. За ними последовали многочисленные переиздания на латинском, немецком, итальянском языках.

В чем заключается секрет успеха этого сочинения у просвещенного читателя эпохи Возрождения? Чем привлекла его хорография Руссии и описание ее соседей? Почему переложения летописей и Судебника Ивана III издавались и в Швейцарии, и в Италии, и в Англии и всюду встречали неизменный интерес? И почему через 450 лет после выхода “Записок” Герберштейна к ним снова и снова обращается внимание историков, этнографов, языковедов, историков культуры и общественной мысли, исследователей социального и экономического развития, политических и дипломатических отношений не только Восточной, но и Центральной Европы?

ЕВРОПА В 40-е ГОДЫ XVI в.

Нашему современнику легче всего представить себе европейский мир середины XVI в. с помощью карты. Бросим на нее беглый взгляд: ясно вырисовывается остов Европы нового времени. Его составляют несколько национальных государств. Это Французское, по территории уступавшее современной Франции; Английское и Шотландское на Британских островах; огромное, сравнительно с нынешней Данией, Датское королевство, удерживавшее в своих пределах Норвегию; такое же непривычно большое Шведское, включавшее и Финляндию; быстро увеличившееся Польское, с 1466 г. получившее выход к Балтийскому морю, а с середины 20-х годов пополнившееся землями Мазовии; рядом с ним Великое княжество Литовское, в которое наряду с Литвой входили и русские земли (будущей Белоруссии и Украины).

Почти всю Восточно-Европейскую равнину и просторы Севера Европы занимала Россия, или Российское царство (по официальной терминологии, принятой до 1547 г., - Русь, или Руссия). Его северные границы совпадали с естественными географическими. Южные границы с “Полем” (с конца XVI в. называвшегося Диким) - нейтральной степной полосой - определялись, с одной стороны, успехами земледельческого освоения этого благодатного края русскими поселенцами, а с другой - набегами Крымского ханства, орды которого кочевали здесь в летние месяцы. На востоке от Русского государства располагалось Казанское ханство, откуда постоянно исходила угроза набегов и угона в плен жителей восточных территорий Руси.

Западная граница России также не была стабильной. Она менялась вследствие воссоединения земель Древнерусского (или Киевского) государства, т. е. присоединения Вязьмы, Северских земель, Смоленска. Все эти территории в XV - начале XVI столетия входили в состав многонационального Великого княжества Литовского, соединенного личной унией с Короной Польской; во главе их стоял “король польский и великий князь литовский, жемайтский и русский”. Великое княжество Литовское было не единственным многонациональным государством в Европе XVI в. Самое большое - это Священная Римская империя германской нации. Лоскутная империя, включавшая помимо королевств и Австрийского эрцгерцогства - наследственной земли династии Габсбургов - несколько герцогств - Силезию, Брауншвейг, Бранденбург, многочисленные курфюршества, архиепископства типа Зальцбурга, Трира, Кельна, епископства, свободные имперские города на севере и в центре Германии (Нюрнберг, Аугсбург, Бремен, Любек), одно государство военно-религиозного типа - Ливонский орден и ряд других образований, которым несть числа. В Европе ее земли раскинулись от крайнего юго-востока - королевства Чехии и эрцгерцогства Австрии до северо-запада - части Нидерландов и юга - итальянских республик и герцогств.

Крайний юго-восток Европейского континента занимал Османский султанат, так называемая Порта, еще в XIV в. поглотившая славянские государства Сербию и Болгарию. В начале XVI в. в его состав вошла значительная часть Морей, располагавшейся на юго-западе Пелопоннеса, а в 1516 г. - Египет. Захват Портой островов Самос, Лесбос и Тенедос в Эгейском море подорвал левантийскую торговлю итальянских городов-государств и предопределил их упадок в XVI в. Ни одно из тех карликовых образований, которые занимали Апеннинский полуостров (республики Флоренция и Сиена, герцогства Милан, Модена, Феррара, признававшие верховную власть императора, независимая республика Венеция и др.), в том числе и Папская область, центр католического мира, и на закате средневековья, хотя и страдали от османской агрессии, не могли организовать коллективной обороны от нее. “Боевые рубежи” османской агрессии с XV в. упорно защищало княжество Молдавия, состоявшее из собственно Молдовы, Бессарабии и Буковины. Данница султана с 1456 г., она вела упорную борьбу за независимость и при Стефане III Великом (1457-1504) добилась значительных успехов. Менее удачно было сопротивление княжества Валахии, признавшего свою зависимость от Порты.

Превращение Крымского и Казанского ханств в вассалов Османского султаната резко ухудшило положение Короны Польской, Великого княжества Литовского и Русского государства, изнывавших от набегов из этих ханств. Из южных земель Польского королевства и Литовского княжества, из южных и восточных земель Российского царства тысячами угонялись в плен жители - мужчин продавали в султанат, а женщинам суждено было стать наложницами в гаремах Крыма, Казани, Стамбула или прислужницами в Италии и других средиземноморских странах.

Османская агрессия на юго-востоке Европы встретилась с ожесточенным сопротивлением местных народов: славянских, восточно-романских, венгерского и др. В середине XVI в. в фокусе этой борьбы оказалась Венгрия. Судьбам Венгерского королевства автор “Записок о Московии”, Сигизмунд Герберштейн, уделил много внимания.

ПОХОРОННАЯ ПЕСНЬ ВЕНГРИИ ИЛИ ЕЕ АПОФЕОЗ?

На первый взгляд, пожалуй, покажется странным начинать рассказ о книге Герберштейна, посвященной “Руссии”, совсем с другой темы - с описания Венгрии. Внимание Герберштейна к судьбам Венгрии делает ее почти такой же героиней его сочинения, как Русь. Он дважды обсуждает венгерскую проблему, с любовью описывает ее ландшафт, восхищается плодородием почв, с болью возвращается к последним дням Людовика Венгерского, повествует о времени расцвета Венгерского королевства при Матвее Корвине (Матьяше Хуньяди) и начавшемся при его преемниках Ягеллонах - Владиславе (Ласло) и Людовике (Лайоше) - упадке. По словам В. О. Ключевского, “умный австрийский дипломат” пропел Венгрии “полную грустного чувства похоронную песнь” (Ключевский. - С. 74. ). С этим наблюдением В. О. Ключевского можно согласиться лишь отчасти. В рассказе Герберштейна о Венгрии сильно звучат и другие настроения. Апофеоз Венгрии, прекрасной, плодородной, изобилующей всеми земными богатствами - металлами, в том числе серебром, винами, скотом,- пропет им в мажорных тонах. Есть в венгерской теме и-разоблачительно-осудительные высказывания. Герберштейн дважды обрушивается на тех “зловредных”, которые хотят пересмотреть венгерский вопрос (с. 77, 84-86). Чем же объясняется такое разнообразие красок и тонов в описании Венгрии Герберштейном?

Венгерский вопрос, каким он сложился в середине XVI в., возник задолго до того, по крайней мере за четверть века. Битва при Мохаче 29 августа 1526 г. положила конец существованию единого Венгерского королевства. В этот день погиб двадцатилетний король Людовик (Лайош II) Ягеллон. При Ягеллонах позиции центральной власти ослабели. Даже угроза османского нашествия и грандиозный поход османов на Белград в 1521 г. не могли привести к усилению централизаторских тенденций. Через пять лет, в 1526 г., состоялся новый поход, в результате которого Венгрия стала добычей могущественного соседа.

На вопрос “кто виноват?” в Европе давали разные и противоречивые ответы. По-видимому, Габсбурги распространяли “версию о том, что ответственность за поражение при Мохаче должен нести один из крупнейших венгерских магнатов - Янош Запольяи. Вслед за имперскими дипломатами, вероятно, также оценивали роль Яноша Запольяи и в России. Иван Грозный в 1564 г. в письме Курбскому сравнивал поведение последнего, не приведшего 15-тысячного войска под Казань, с позицией венгерского магната: “И тако ли прегордые царства (имеется в виду Казань. - А. X.) разорять, еже народ (Грозный писал о воинниках. - Л. X.) безумными глаголы наущати и от брани отовращати, подобно Янушу Угорскому” (Послания Ивана Грозного (далее - ПИГ). - М.; Л., 1951. - С. 47. ). Еще более определенно высказывали свою точку зрения русские дипломаты польским послам в 1578 г., характеризуя Яноша Запольяи как османского ставленника: “...был на королевстве Угорском Лодовик, которого турецкой убил, а посадил на Угрех Януша Седмиградцкого, а Яныш был у угорского короля у Лодовика гетман навышшой, и Януш по ссылке с турецким Людовика короля подал (предал. - А. X.) и всем своим полком оступил и для тое израды турецкой его на королевстве учинил” (ГПБ. Q IV, 33, л. 35 об. - 36. Цит. по: ПИГ. - С. 601. ).

Судя по сочинениям Герберштейна, в Австрийском эрцгерцогстве вину за поражение при Мохаче возлагали не только на Япоша Запольяи. Таким же ответчиком считали Сигизмунда I Старого, польского короля и великого князя литовского, не пришедшего на помощь своему племяннику (с. 86). Противоположное мнение высказал сам король на приеме австрийского посла Герберштейна 28 января 1527 г. Все несчастья и ссоры между христианскими государями, по его словам, происходят по вине тех из них, которые мечтают о захвате других государств, ведомые надеждами на чужие земли, они “выдают все христианство” на поток и разграбление неприятелю (AT. - Т. IV. - № 38. - S. 35. Ср.: Pociecha. - Т. III. - S. 321-322; Т. IV. - S. 87. ).

Несомненно, Сигизмунд I намекал при этом на государя, направившего к нему Герберштейна, - австрийского эрцгерцога Фердинанда.

Итак, три точки зрения - виноваты Янош Запольяи, польский король и великий князь литовский и, наконец, Габсбурги. Три виновника поражения при Мохаче - это три главные действующие силы на территории Венгрии, не считая Порты, в период с 1526 по 1549 г. Их борьба за раздел Венгрии то разгоралась, то утихала, их “вклад” в “решение” венгерского вопроса то сокращался, то увеличивался в зависимости от внутреннего развития Короны Польской и Австрийского эрцгерцогства, соотношения их сил с силами Османского султаната.

Поражение венгерского войска, гибель короля, не имевшего наследников, поставили под вопрос само существование королевства. Османским войскам удалось войти в Буду, где они находились с 11 по 30 сентября 1526 г. При содействии Сулеймана Великолепного части венгерских феодалов удалось добиться провозглашения королем Яноша Запольяи, коронация которого состоялась 10 ноября 1526 г. Другая часть избрала Фердинанда Габсбурга. На его коронации 3 ноября

1527 г. присутствовали русские послы в Империю. Два венгерских короля 14 апреля 1527 г. заключили перемирие, закрепившее раздел страны между ними. Тем не менее, отныне началось многолетнее кровавое соперничество партии Запольяи и Габсбургов в Венгрии. Первую поддерживала Польша. Герберштейн, будучи в Польше в очередной раз в конце февраля - начале марта 1528 г., сообщил Сигизмунду I требование Фердинанда - не предоставлять его сопернику Яношу Запольяи убежища в Польше (Pociecha. - Т. IV. - S. 18, 66, 344; Finkel L. Habsburgowie i Jagiellonowie po klesce Mohackiej//Kwartalnik historyczny. - 1893. - R. VII. - Z. 4. - S. 592. ). Большего он не осмелился потребовать.

Османская опасность не исчезла, было ясно, что ее объектом отныне могут стать не только славянские и венгерские земли, но и земли эрцгерцогства. Военная активность Сулеймана возрастала. Летом

1528 г. османские войска вторглась в Крайну. В этих условиях венгерский вопрос временно отступил на второй план сравнительно с проблемой безопасности собственного эрцгерцогства.

И вот в феврале - марте 1529 г. Герберштейн отправляется в Великое княжество Литовское со сложным дипломатическим поручением - добиться военной помощи от Сигизмунда I. Двухнедельное пребывание в Вильнюсе с 20 марта по 7 апреля 1529 г. не привело ни к каким результатам. Ни красноречивое описание османских захватов и угрозы, нависшей надо всеми государствами Юго-Восточной Европы и Центра, ни просьбы о помощи не возымели должного результата. Польский король, напротив, отправил своего представителя Иеронима Лаского в Стамбул, где тот интриговал против Габсбургов. Не помогла австрийскому послу и поддержка литовского канцлера Ольбрахта Мартиновича Гаштольда, мечтавшего о получении графского титула из рук императора (ему было недостаточно титула графа “обмурованных”, т. е. обнесенных стеной, Гераноин, полученного от папы Климента VII в 1528 г.) (Росiесhа. - Т. IV. - S. 66; Finkеl L. Op. cit. - S. 592. ).

Несмотря на холодный прием посла весной 1529 г., летом того же года Фердинанд снова отправил Герберштейна в Польшу. С 11 июля по 6 августа Герберштейн находился в Кракове. И снова получил отказ - отказ в денежной поддержке, в посредничестве между Австрией и султаном, в военной помощи. Несмотря на неоднократные требования о задержке войска, набранного И. Ласким для Яноша Запольяи, тот сумел использовать в Трансильвании (на Руси именовавшейся Семиградьем) эти силы, впрочем, очень незначительные (Finkеl L. Op. cit. - S. 595. ). Впредь, однако, вербовка войска для Запольяи в Польше была запрещена.

Итак, перед лицом османской опасности австрийцы остались без помощи со стороны Короны Польской. Более того, они превратились в объект насмешек. Плоцкий епископ Анджей Кшицкий, выражая антигабсбургские настроения польской королевы Боны, написал сатиру “О праздности и неблагочестии немцев” (Pociecha.- Т. IV. - S. 76. ).

Решающим фактором в соперничестве Габсбургов и Запольяи из-за венгерской короны стал очередной османский поход. 7 сентября 1529 г. Буда была захвачена. На аудиенции, милостиво данной Сулейманом Великолепным Яношу Запольяи и ближайшему сподвижнику трансильванского воеводы и венгерского короля Юрию Утешеновичу, более известному под именем брата Дьердя, власть Запольяи была утверждена. Он получил корону св. Стефана из рук султана. А с осени 1529 г. началась осада Вены, продолжавшаяся три года (Uebersberger H. Oesterreich und Russland seit dem Ende des XV. Jahrhunderts. - Wien; Leipzig, 1906. - Bd. I. - S. 239. ).

В этих условиях власть Фердинанда Габсбурга над Венгрией становилась более чем непрочной. Необходимо было срочно укреплять позиции в Польше, где не дремали сторонники королевы Боны. 19 сентября 1530 г. в Познань отправилась представительная австрийская делегация во главе с Герберштейном, которая должна была содействовать претворению в жизнь плана выдать дочь Фердинанда Елизавету за наследника польского престола Сигизмунда II Августа (Росiесhа. - Т. IV. - S. 89. ).

В результате встречи Герберштейна с представителем Запольяи - Иеронимом Ласким - Сигизмунд I издал “Декрет о компромиссе” Фердинанда и Запольяи. Одновременно была достигнута договоренность о заключении двух браков - Яноша Запольяи с дочерью Сигизмунда I Изабеллой и предварительная договоренность о браке Елизаветы Рагузской и Сигизмунда II Августа (Dogiel M. Codex diplomaticus regni Poloniae et Magni Ducatus Lithuaniae.- Vilnae, 1758. - Т. I. - N 130. ). Было ясно, что Ягеллоны отнюдь не собираются уступать своего права в решении венгерского вопроса.

Под давлением обстоятельств Фердинанд вынужден был подписать перемирие с Яношем Запольяи с 1 мая 1531 по 30 апреля 1532 г. Оно было скреплено рукой Герберштейна. Но уже в июне неутомимый дипломат вновь покидал Вену, чтобы решить в Кракове вопрос о судьбе ряда трансильванских замков, на которые претендовал польский король. Соглашения достичь не удалось, и 10 июля 1531 г. посол покинул Краков (Pociecha. - Т. IV. - S. 118. ). В Короне Польской между тем возник новый проект передачи венгерской короны не кому иному, как сыну польского короля Сигизмунду Августу. Это несколько облегчило Герберштейну переговоры в Кенесе на Балатоне в начале января 1532 г., равно как и переговоры февраля 1533 г. с Яношем Запольяи (Ibid. - S. 129. ).

Проект передачи венгерской короны наследнику польского престола настолько испугал одного из “венгерских королей” - Фердинанда, что в 1534 г. он предпринял попытку договориться с Польшей, предлагая платить ей ежегодно часть венгерских доходов и обещая свое посредничество в решении литовско-русского военного конфликта. И все это ради отказа польского короля от всяких притязаний на Венгрию (Ibid. - S. 176-177, 315. ). Неизменный сторонник королевы, Анджей Кшицкий резко протестовал против посредничества Габсбурга, напоминая о неудачном опыте подобного рода - заключении перемирия в Москве (AT. - Т. XIV. - N 183. - S. 282-284; Pociecha. - Т. IV. - S. 132. ) (он подразумевал, по-видимому, события 1526 г.).

“Отступного” платить не пришлось. Польша в силу личной унии короля оказалась втянутой в непосильную для нее и несправедливую войну против Русского государства. После смерти государя всея Руси Василия III в 1533 г. перед Великим княжеством Литовским открылась, казалось, возможность пересмотра условий перемирия 1526 г., и в первую очередь возвращения Смоленска. Ради этого древнего русского города была начата война, поглотившая все военные силы, потребовавшая финансового напряжения не только Литовского княжества, но и Короны Польской (См.: Любавский. Сейм. - Прилож. II. - С. 21-22. К этой войне в Короне Польской и Великом княжестве Литовском готовились еще в конце 20-х годов. Препятствием для нее оказалась попытка Волынской земли добиться самостоятельности от Короны. Сигизмунду I пришлось отказаться от идеи возобновления войны с Русским государством, как и от “вменьшения титулу господарсково” по отношению к малолетнему Ивану IV. Литовские послы в Москву должны были объявить от имени короля, что он-де “тытул его достаточно выписывал” согласно перемирной грамоте 1526 г. (Акты Литовско-Русского государства. - М., 1899. - Т. I. - С. 235-236). ). А посему в конце 30-х - начале 40-х годов австрийско - венгерские отношения развертывались без участия Польши.

В борьбе за Венгрию решающую роль в это время играл Османский султанат. 9 октября 1537 г. у Сисека австрийские войска были наголову разбиты османскими. Соперничавшие венгерские короли вынуждены были признать власть каждого на захваченной территории: Фердинанда - на Славонию, Хорватию, а Запольяи - в Трансильвании. Условия статус-кво закрепил Великоварадинский договор 25 февр. 1538 г. Янош Запольяи пожизненно сохранял титул венгерского короля, так же как и Фердинанд. При отсутствии у него потомков титул и королевство переходили к Фердинанду или другому представителю Габсбургов. В случае же рождения у Яноша Запольяи сына тот должен был получить Спишское княжество, заложенное Габсбургами, а до возвращения его - удерживать владения отца (Wojciechowski Z. Zygmunt Stary (1506-1548). - Warszawa, 1946. - S. 327. ).

Осуществилась, хотя и не полностью, вторая из альтернатив, предусмотренная договором. 7 июля 1540 г., за две недели до смерти Яноша Запольяи, у него и Изабеллы Ягеллон родился сын, названный в честь отца и деда Яношем Жигмондом.

Однако Фердинанд не торопился расставаться с родовыми землями Запольяи - Спишским княжеством. Напротив, он намеревался отобрать у новорожденного наследника земли его отца. Обеспечив нейтралитет Польши (прибывший в Вильнюс в августе 1540 г. Герберштейн узнал, что Польша не будет вмешиваться в австро-венгерские отношения), Австрия перешла к военным действиям, исход которых и на этот раз решило османское вмешательство. Продолжавшаяся с апреля по 21 августа 1541 г. осада австрийскими войсками Буды была снята из-за появления войск султана, 29 августа занявших город. Порта свела на нет и дипломатические успехи Австрии, заключившей в Гиалу под Колошваром договор с Изабеллой, согласно которому признавалось верховенство Фердинанда над Трансильванией. Австрийское посольство гр. фон Зальм и Герберштейна требовало у султана передачи Фердинанду всей Венгрии, но услышало ответ великого визиря: “Что же султан отдаст то, что трижды добывал мечом?” (Pajewski J. Wegierska polityka Polski w polowie XVI wieku. 1540-1571. - Krakow, 1932. - S. 42. ).

Весной 1541 г. позиция Польши в венгерском вопросе стала предметом не только обсуждения, но и осуждения. Королева Бона, архиепископ гнезненский Петр Гамрат и великий коронный маршалок Петр Кмита выступили против договора в Гиалу. Польша потребовала возвращения Изабеллы на родину.

Габсбурги же продолжали борьбу за обладание Венгрией. С 28 сентября по 8 октября 1542 г. войска императора Карла V безуспешно осаждали Пешт, а в апреле следующего 1543 г. османские войска совершили еще один поход в Венгрию, захватив на этот раз Эстергом, Тату и Секешфехервар (История Венгрии. - М., 1971. - Т. I. - С. 305-306; Pajewski J. Op. cit.- S. 63. ). В условиях военных неудач в Венгрии Габсбургам важно было обеспечить нейтралитет Польши, эту цель преследовало бракосочетание в мае 1543 г. Сигизмунда Августа и Елизаветы Рагузской, прибывшей в Краков вместе с Герберштейном. Этим браком Габсбурги на время нейтрализовали Польшу.

В соперничестве за Венгрию они оставались один на один с султанатом. Однако им самим под давлением превосходящих сил османов пришлось заключить сначала перемирие (10 ноября 1545 г.), а затем (19 июня 1547 г.) и мир, закреплявший все завоевания османов в Венгрии. Его признали и венгерские феодалы (25 ноября 1547 г.) (История Венгрии. - Т. I. - С. 329. ). Поэтому борьба партий при дворе Изабеллы - антигабсбургской, которую в середине 40-х годов возглавил Петрович, категорически возражавший против передачи Трансильвании Фердинанду, и прогабсбургской - в это время практически происходила без участия Польши. На петрковском сейме 1548 г. вопрос о Венгрии не стоял. Для молодого короля, которому еще за три года до этого отец передал всю полноту власти в стране, важно было подавить оппозицию собственных подданных (Wojсiесhоwski Z. Op. cit. - S. 338-342. ).

Однако в начале 1549 г. польский сейм снова поставил вопрос о судьбе Изабеллы и потребовал активного вмешательства Польши в венгерский вопрос. По-видимому, требовалось какое-то дипломатическое вмешательство Австрии, чтобы изменить настроение правящих кругов Польши. Эту-то роль и выполнили “Записки” Герберштейна, посвященные, как уже говорилось, эрцгерцогу Фердинанду. Герберштейн не случайно изложил все события венгерской истории XVI в. Лейтмотивом венгерской темы у Герберштейна стало обвинение Ягеллонов в несчастьях Венгрии: именно они-де оставили без помощи короля Лайоша, своего кровного родственника на венгерском престоле,. одного из “братьев” многочисленной “семьи” европейских государей.

Сочинение Герберштейна и другие дипломатические усилия Габсбургов по нейтрализации Польши временно привели к успешным результатам. Польское посольство Анджея Зебжидовского и Себастьяна Мелецкого в мае 1549 г. добилось примирения различных партий при дворе королевы Изабеллы, партии “брата Дьердя” и Петровича (Pajewski J. Op. cit. - S. 66, 70, 71, 73. ). А в июне 1549 г., через 4 месяца после выхода в свет книги Герберштейна, был заключен польско-австрийский договор, согласно которому Польша впредь отказывалась от какого бы то ни было вмешательства в дела Венгрии. Хозяином положения в Венгрии отныне становится австрийский эрцгерцог, король венгерский Фердинанд Габсбург.

8 сентября 1549 г. “брат Дьердь” подписал в Ньирбаторе новое соглашение о передаче Фердинанду Трансильвании. Это вызвало новую волну возмущения Габсбургами. Проосмански настроенная Изабелла и южновенгерский магнат Петер Петрович снова призвали в страну османов. Последние в 1551 г. предложили немедленно короновать Яноша Жигмонда (уже 11-летнего подростка) и передать им крепости Беч и Бечкерек.

Филиппики Герберштейна в базельском издании “Записок” 1551 г., направленные против “некоторых” персонально не названных им людей, которые хотят снова пересмотреть венгерский вопрос, против самого польского короля, должны были служить для утверждения мысли о том, что все права на Венгрию Ягеллоны потеряли вместе с изменой Лайошу. Одновременно Герберштейн обрушивает свой гнев и на Яноша Запольяи, выдвигая версию, как и русские дипломаты четверть века спустя, будто конкурент Габсбургов в Венгрии - османский ставленник.

Дополнения в базельском издании 1551 г. отразили ту атмосферу возмущения, которое труд Герберштейна произвел в Польше. В этих дополнениях Герберштейн оправдывался в том, что-де титуловал Василия III царем, ввел эпизоды о храбрости и благородстве поляков (в частности, эпизод с Перстинским), наконец, поместил огромный раздел о Венгрии в конце описания первого путешествия на Русь. В последнем он возлагает вину, за незакончившуюся еще трагедию Венгрии (Изабелла в 1551 г. выехала в Польшу, где и оставалась до 1555 г.) на дурное управление польских королей (Владислава и его сына), своеволие, расточительность и беспечие венгерских баронов, проводивших дни в праздных увеселениях и не способных охранять границы королевства. В этих упреках Герберштейна сквозит намек на Польское королевство, вступившее на тот же погибельный путь. Себе же и в издании 1551 г. Герберштейн приписывает роль доброго покровителя венгерских королей.

Одновременно он прибег и к тому, что нынче называется демагогией. Подробно рассказывая о теории Ю. Д. Траханиота, казначея и печатника Василия III, о родстве венгров и угров и претензиях Руси на Венгрию, австрийский дипломат недвусмысленно угрожает польскому королю и великому князю литовскому возможным вмешательством в борьбу за Венгрию Русского государства - союзника Империи и недавнего противника великого князя литовского. Этого аспекта труда Герберштейна в Польше не могли не заметить.

“ЦАРЬ ВСЕЯ РУСИ ВЕЛИК УЧИНИТСЯ”

Для того чтобы понять идейный замысел книги Герберштейна и ее роль в международных отношениях Центральной и Восточной Европы середины XVI столетия, пора обратиться к предмету его основного описания - Российскому царству.

Здесь в 1547 г. произошло одно из важнейших событий в политической жизни страны. 16 января состоялось венчание на царство великого князя и государя всея Руси Ивана Васильевича. Полный тезка своего деда Ивана III, в 1478 г. заявившего претензии на титул “государя” над всеми русскими землями и князя всея Руси, Иван IV я упрочении самодержавной власти пошел значительно дальше деда. Внутри страны отныне он возвышался над многочисленными князьями не как первый среди равных (“великий” над простыми, впрочем, уже немногочисленными “князьями”), но как единственный и недосягаемый, превосходивший властью уже не равных “благородством” происхождения, но “холопей государевых”.

За пределами страны, на международной арене, этот титул содержал в себе программу, также превосходившую дедову. Если Иван III титулом великого князя “всея Руси” заявлял свои неоспоримые права на все земли Древнерусского государства как свою “отчину” вне зависимости от их временной государственной принадлежности, то новый титул внука ставил его носителя на одну ступень иерархической лестницы с императором Священной Римской империи германской нации, т. е. значительно выше королей - датского, английского, французского и непосредственных соседей и соперников - польского и шведского, уравнивал с восточными соседями - казанскими и астраханскими ханами (которых русские издавна именовали “царями”), наследниками Золотой Орды, до 1480 г. повелевавшей Русью, и, наконец, пожалуй, даже с главой могущественнейшего государственного образования в Европе и Азии того времени - османским султаном.

В связи с тем что вопросу титулатуры главы Русского государства в книге Герберштейна посвящен самый первый раздел, следует внимательнее присмотреться к международным последствиям этого события, вернее, реакции на него в Европе.

Нового царя не спешили поздравить его “братья”, занимавшие престолы других государств Европы, а признав его новый титул, - официально допустить его в узкий круг вершителей судеб европейского мира. Даже православные церковные власти первые несколько лет никак не отреагировали на это событие. Впрочем, и немудрено. Сношения с афонскими монастырями были прерваны после 1537 г., когда их делегации не удалось изменить судьбу Максима Грека и вернуть его из русского заточения на Афон. Переговоры с новым афонским и патриаршим посольством в 1550 г. были настолько неудачными для русских властей, что сведения о них даже не занесены в летописи (ГАР. - Вып. 2. - С. 346. ). Константинопольский патриарх признал новый титул Ивана IV спустя лишь 10 лет, когда в ответ на приезд в Москву кизицкого и евгриппского митрополита Иоасафа 1 января 1557 г. в Стамбул был направлен бывший архимандрит Суздальского Евфимиева монастыря Феодорит. 2 декабря того же года он привез грамоту константинопольского патриарха Иоасафа и Вселенского собора (патриархов александрийского, иерусалимского и антиохийского) (Там же. - С. 77; Опись Царского архива и архива Посольского приказа. - М., 1960. - С. 89; Гладкий А. И. К вопросу о подлинности “Истории о великом князе московском” А. М. Курбского (житие Феодорита) //ТОДРЛ. - Т. 36. - С. 239. ). Соборное же послание с благословением патриарха пришло уже в начале Ливонской войны (См.: Курбский А. М. История о великом князе Московском//риб. - 1914. - Т. 31. - Стб. 340. ).

Молчаливый и неоформленный, но совершенно единодушный заговор непризнания нового царя - такова была позиция всех западных соседей России после 1547 г. Подобно тому как в 1478 г. в Центральной и Западной Европе побежала молва о принятии русским властелином титула “государь”, вызвав особенно серьезные опасения при дворе польского короля Казимира (См.: Хорошкевич. - С. 81, 85. ), так венчание на царство прокатилось дальним эхом по всей Европе, породив настроения страха и настороженности со стороны великого князя литовского и короля польского Сигизмунда I и его наследника.

В течение двух лет, 1547-1549 гг., отношения Российского царства и Великого княжества Литовского находились в неопределенном состоянии. Срок пятилетнего перемирия, заключенного в 1542 г. (Сб. РИО. - Т. 59. - № 9. - С. 150-168. ), истек. Но литовские послы в Москве не появлялись. Сигизмунд II Август был занят упрочением собственного положения в стране. Еще в 1545 г. отец передал ему трон в соединенных личной унией “панствах”. Смерть Сигизмунда I Старого сделала власть сына безусловной, хотя позиции молодого короля и литовского князя были несколько подорваны неудачной, с точки зрения многих магнатов, женитьбой на Барбаре Радзивил (о ней см. с. 84).

Русская сторона пока также не проявляла инициативы в возобновлении перемирия, которым регулировались отношения этих государств, отношения, перемежаемые попытками Литовского княжества военной силой вернуть Смоленск, потерянный в 1514 г.

Между тем в Москве в 1547 г. появился некий Ганс Шлитте, саксонец по происхождению, прибывший в Россию в роли купца. В том же году он покинул страну, получив, как согласно утверждают очевидцы, а на основе их свидетельств и многочисленные исследователи, поручение от царя навербовать на русскую службу ремесленников и ученых. Шлитте успешно справился с этой задачей и со “свитой” в 150 человек, довольно большой по тем временам, появился в Любеке, чтобы отсюда выехать в Россию. Ливонский орден, опасаясь усиления России, добился от императора Карла V адресованного магистру ордена запрета пропускать в Россию ученых, ремесленников и художников. Шлитте был задержан в Любеке, а навербованные им мастера покинули столь неприютный для них город. Через полтора года Шлитте был освобожден из тюрьмы. Такова внешняя канва начала “дела Шлитте”, будоражившего Европу не один десяток лет. До этого пункта все исследователи более или менее согласны в истолковании его деятельности (См.: Соловьев С. М. История России с древнейших времен. - М., 1960. - Кн. III. - Т. 6. - С. 499; Шаскольский И. П. Русско-ливонские переговоры 1554 г. и вопрос о ливонской дани//Международные связи России до XVII в. - М., 1961. - С. 396. - Примеч. 2. Основные материалы о миссии Шлитте см.: Из истории блокады Русского государства/Перевод и вводная статья И. И. Полосина//Материалы по истории СССР. - М., 1955. - Т. II: Документы по истории XV-XVII вв. - С. 257-271; Fiedler J. Ein. Versuch der Vereinigung der russischen mit roemischen Kirche im sechszehnten Jatirhunderte//Sitzungsberichte der Phil. Hist. Classe der Kaiserl. Akademie der Wissenschaft. - Wien, 1862. - Bd. 40. - S. 80 ff.; Форстен Г. В. Балтийский вопрос в XVI и XVII столетиях (1544-1648). - Спб., 1893.-С. 42-46; Uebersberger. - S. 289-308; Forstreuter К. Preussen und Russland von den Anfaengen des Deutschen Ordens bis zu Peter den Grossen. - Goettingen; Berlin; Frankfurt, 1955. - S. 116-121; Winter E. Russland und das Papsttum. - Berlin, I960- T. I. - S. 205, 214. ).

Однако далее возникает ряд вопросов, получивших самые разные ответы. Прежде всего, ограничивалась ли “миссия Шлитте” набором специалистов? Его политическая деятельность в Европе была результатом поручения царя или собственной инициативы? Каковы были цели и задачи этой деятельности? И в связи с ответами на предшествовавшие вопросы - как следует квалифицировать самого Шлитте: как политического авантюриста, смело вмешивавшегося в неподлежащие его положению и статусу межгосударственные отношения крупнейших держав Европы, или как полуофициального представителя Российского царства?

С. М. Соловьев писал, что “Шлитте самовольно возбудил в императоре и папе надежду на присоединение к римской церкви, и папа Юлий III назначил было уже посольство к царю с предложением королевского титула, за что царь должен был поклясться в повиновении апостольскому престолу” (Соловьев С. М. Указ. соч. - С. 665. ). К мнению С. М. Соловьева приближаются и австрийский исследователь начала XX в. Г. Юберсбергер, и советский историк Я. С. Лурье, который назвал Шлитте “политическим авантюристом и проходимцем”, “обманщиком, спекулировавшим именем царя”, “самозванцем” (Fiedler J. Op. cit. - S. 80; Лурье Я. С. Внешняя политика и международное положение Русского государства в конце XV и первой половине XVI в.//Очерки истории СССР периода феодализма: Конец XV - начало XVII в. - М., 1956. - С. 163, 164. ). И. И. Полосин, последний из советских историков обстоятельно разбиравшийся в перипетиях дела Шлитте, и Л. В. Черепнин, редактор трудов И. И. Полосина, пришли к иному выводу. По словам И. И. Полосина, “...в действиях Ганса Шлитте отразилась очень гибкая, очень тонкая дипломатия Ивана IV, для которой требовался то официальный, то официозный, а затем хорошо замаскированный, ни к чему не обязывающий, способный, смелый агент, каким оказался Шлитте” (Полосин И. И. Из истории блокады Русского государства//Материалы по истории СССР. - Т. II, - С. 257; Черепнин Л. В. И. И. Полосин как историк// //Полосин И. И. Социально-политическая история России XVI - начала XVII в. - М., 1963. - С. 15-16. ).

Действительно, судя по посланию Фейта Зенга, одного из “соратников” Шлитте, миссия последнего не ограничивалась одним только наймом специалистов. Шлитте получил три инструкции: договориться об антиосманском союзе России с другими странами, нанять и предоставить в распоряжение императора 30-тысячное войско для борьбы против османов и, наконец, добиться признания титула “царя”за Иваном IV. Последняя задача была, естественно, главной для русского государя. “Великий князь,- по словам Фейта Зенга, - просил также римское императорское величество, чтобы ему было дозволено носить титул и называться и писаться “императором всея Руси” (Полосин И. И. Из истории блокады Русского государства. - С. 258. ). Аугсбургский рейхстаг 1547 г. в присутствии императора дал согласие на эту просьбу и вручил Гансу Шлитте “послание от его императорского величества, которым его величество дозволял великому князю принять титул “императора и государя всея Руси”, как свидетельствует копия, находящаяся при московском деле”,- продолжает И. И. Полосин. К сожалению, кроме этой копии, подлинность и соответствие которой подлиннику еще не были предметом специальной экспертизы, данных о позиции императора к этой “просьбе” Ивана IV нет. Если же сопоставить это сообщение Фейта Зенга с рассуждениями Герберштейна о том, что русский государь не нуждается в утверждении своей власти никем, ни императором, ни папой, чему в его труде уделено немало внимания (см. с. 74-75), то можно предположить вслед за С. М. Соловьевым и Я. С. Лурье, что дело идет о политической авантюре, затеянной Г. Шлитте в собственных интересах.

Фантастичным представляется и предложение о совместной антиосманской борьбе, сделанное Г. Шлитте императору якобы от имени русского царя. Конечно, это была такая перспектива, от которой вряд ли мог отказаться император Карл V, даже если учесть, что для него идея антиосманской борьбы была далеко не так близка, как для его деда Максимилиана I. В условиях, когда распространился слух о новом походе османов на Австрию и Венгрию, тема антиосманского сопротивления постоянно обсуждалась в странах Центральной и Юго-Восточной Европы. Даже для Великого княжества Литовского и Короны Польской этот вопрос, судя по виленскому сейму января 1547 г., был одним из главных (AT - Т. IV. - N 546; Любавский. Сейм. - С. 517. Обсуждался вопрос, по словам подскарбия земского Ивана Горностая, “которым бо обычаем оборона того панства мела быт постановена”. ). Можно лишь сомневаться в том, что после пребывания Герберштейна на Руси и его отчета, в том числе и рассказа о русско-османских отношениях, в Империи могли еще сохраняться какие-нибудь иллюзии о возможности привлечения России к антитурецкой лиге. Тем более иллюзорной кажется возможность выдвижения подобного предложения самой русской стороной.

Единственной реальной сферой деятельности Шлитте остается набор специалистов. 31 января 1548 г. Ганс Шлитте получил грамоту Карла V, согласно которой он свободно в пределах Империи мог набирать нужных специалистов и ехать с ними вместе в Россию, но при одном условии, что они не “переметнутся” в Османский султанат (См. Полосин И. И. Из истории блокады Русского государства - С. 251. ). Позднейший отказ императора от поддержки Шлитте и задержка 123 (таково действительное число лиц, навербованных Шлитте) специалистов объясняются вмешательством не только Ливонского ордена, но и другого внешнеполитического противника России - Великого княжества Литовского, имевшего к 1548 г. большой опыт экономической и политической блокады Русского государства. Соглашаясь на отказ от претензий на Венгрию, Сигизмунд II Август в свою очередь требовал от Империи и Австрийского эрцгерцогства отказа от поддержки Российского царства, будь то в культурной области и в области международных политических отношений (См. Лурье, Я С. Указ. соч. - С. 371. ). Книга Герберштейна и должна была показать всему миру, что в Империи не было традиции поддержки политических амбиций русских государей, что участие ее в утверждении таких титулов, как император или царь, равно нулю, и что сам Герберштейн к этому и вовсе не причастен. Подтекст раздела об “императорском” титуле Василия III явно прослеживается в конкретных отношениях времени утверждения титула “царь” Ивана IV.

Для Великого княжества Литовского проблема царского титула Ивана IV стала практической в начале 1549 г., когда в Москву ради продолжения перемирия явились витебский воевода Станислав Кишка и маршалок Ян Камаевский. Препятствием переговоров на первом этапе оказались процедурные вопросы. Споры начались из-за того, кто первым должен излагать условия перемирия - послы, как это было издавна, или бояре, вопреки традиции первыми направившие своих посланцев к панам с напоминанием о том, что “перемирные года вышли” (Сб. РИО. - Т. 59. - № 18. - С. 272-273. ). Видно, у сподвижников молодого царя не выдержали нервы, и, не дождавшись вестей из столицы Литовского княжества, они выступили с инициативой возобновления перемирия, “уронив” тем самым “честь” своего государя. В Москве же им все-таки удалось заставить послов говорить первыми. Сами условия перемирия вызвали ожесточеннейшую полемику. Литовская сторона утверждала, будто русский государь “держит” “отчины” литовского, в число которых послы заносили Великий Новгород, Торопец, Великие Луки, Ржеву, Белую, Смоленск, Рославль, Путивль, Новгородок Северский, Стародуб, Чернигов, Почап, Брянск, Мглин, Дроков, Попову гору и др. Укажем попутно, что публикация книги Герберштейна, показавшего, что политические претензии, равно как и территориальные претензии Литовского княжества, ни на чем не основаны, должна была явиться большим ударом для литовской и поддерживавшей ее польской дипломатии.

Особенно настойчиво литовские послы говорили о Смоленске, с потерей которого никак не могли смириться. В 20-30-е годы литовская сторона не признавала титула “смоленский” за Василием III (Kolankowski L. Polska Jagiellonow. - Lwow, 1936. - S. 203-206, 209, 219, 230. ).

Бояре же со своей стороны выдвигали требования возврата земель Древнерусского государства, находившихся в пределах Великого княжества Литовского и Короны Польской. Они утверждали, что “предки государя нашего все теми городы владели, да и Киевом и Волынью” и Полтеском и Витебском и всеми городы русскими” (Сб. РИО. - Т. 35. - № 94, 102, 111. - С. 643, 743, 857 (1523, 1527, 1532 гг.). В ответ на это русская сторона не назвала Сигизмунда I “князем... русским” в 1531 г. (Там же. - № 110. - С. 842, 845). ).

Даже после того как были утрясены пограничные споры и достигнута договоренность на уровне сохранения статус-кво, возникло непреодолимое препятствие - титулатурный вопрос. Литовский писарь Глеб Есман заявил, что не может внести в перемирную грамоту слово “царь”: “...мне толко то слово написати, и в том мает мое горло каратися, и мне того слова никак не писати” (Сб. РИО. - Т. 59. - № 18. - С. 274, 287. ). Послы ссылались на старую практику, их господарь-де не употреблял этого слова ни в ответе русскому посланнику Федору Загряжскому, ни в верительной грамоте прибывшим в Россию послам. После жарких и долгих споров достигнуто соглашение, чтобы в королевской грамоте, которая останется на вечное хранение в Москве, титул был написан по-прежнему, в грамоте же Ивана IV, предназначенной для хранения в Вильнюсе, титул Ивана IV был написан полностью, включая и слово “царь” (Там же. - С. 289-291. ). Так и сделали. Грамота, доныне находящаяся в Москве, удивляет отсутствием слова “царь” в титуле Ивана IV (Там же. - С. 302-307; - Вып. 2. - С. 104, 113. ).

Вплоть до своего отъезда из Москвы литовские послы требовали от русских бояр какого-либо письменного документа с объяснением причин и оснований для применения русским государем титула “царь”, характеристику самого обряда венчания и историю происхождения самого термина. Поразительным образом эти претензии совпадали с мнением Герберштейна, изложенным в “Записках”, где всем этим вопросам было уделено большое внимание. Послы не получили подобного документа, а спор позднее был перенесен в столицу Литовского княжества, куда для ратификации договора прибыл боярин Михаил Яковлевич Морозов. Объясняя появление нового термина, он, подобно боярам, участвовавшим в переговорах в Москве, ссылался на пример Владимира Мономаха, по образцу которого якобы и венчался Иван Грозный. Морозову отвечали, что ни Иван, ни его ближайшие предки не носили такого титула. Что же касается Владимира Мономаха, то он “держал стол” в Киеве, а посему титул “царя киевского” должен носить не русский государь, а литовский господарь, так как Киев находится в его власти и будет оставаться впредь в Великом княжестве Литовском.

Литовская сторона на переговорах в Вильнюсе использовала филологические доводы, весьма похожие на аналогичные наблюдения Герберштейна: христианские государи называют “царем” (точнее - кесарем) только императора Священной Римской империи. Крымские же и казанские ханы на своем языке не называют себя “царями”, хотя это давно принято на Руси (Сб. РИО. - Т. 59. - № 19. - С. 313. Об истории этих переговоров см. подробнее: Соловьев С. М. Указ. соч. - С. 510-513; Книга посольская метрики Великого княжества Литовского. - М., 1843 - Т. I - № 33-35. - С. 50-52, особенно с. 51. ).

Не добившись ничего с помощью словопрений, Морозов перешел к угрозам от истории. “Если польется кровь,- говорил он,- то она взыщется на тех, которые покою христианского не хотели; а тому образцы были: Александр король деда государя нашего не хотел писать государем всея Руси, а бог на чем поставил? Александр король к этому много и своего придал. А ныне тот же бог” (Сб. РИО. - Т. 59. - № 19. - С. 315. ). Напоминание о войне 1500-1503 гг. было достаточно весомым. Поражение при Ведроши и переход в состав Русского государства Северских земель подготовили почву для воссоединения с Русью Смоленска и были тяжкой платой за непризнание нового титула Ивана III (См.: Хорошкевич. - С. 117-124. ).

В наказе послу Астафьеву, отправлявшемуся в Литовское княжество в декабре 1550 г., был дан подробный наказ с объяснением причин венчания на царство. В нем была ссылка на пример Мономаха и изложение “Сказания о князьях владимирских” (“Владимир Мономах венчан в царство Русское, когда ходил ратью на царя греческого Константина Мономаха, и царь Константин Мономах тогда добил ему челом и прислал ему дары: венец царский и диадему с митрополитом ефесским, кир Неофитом, и на царство его митрополит Неофит венчал”). Приводились и доводы венчания именно Ивана IV и именно митрополитом Макарием: “А государя нашего венчал на царство Русское тем же венцом отец его Макарий митрополит, потому что теперь землею всею Русскою владеет государь наш один” (Сб. РИО. - Т. 59. - № 21. - С. 345. ).

Пока в Москве шли дебаты о том, титуловать ли в тексте перемирия Ивана IV царем или не титуловать, в Вене набирался, печатался и брошюровался другой текст - текст книги Герберштейна “Записки о Московии”, где на этот же спорный между Литовским княжеством и Русским государством вопрос излагался ответ с другой точки зрения, с точки зрения дипломата императора Священной Римской империи, австрийского эрцгерцога, с официальной точки зрения Габсбургов.

“ПОСОЛ, ЧТО МЕХ: ЧТО В НЕГО ПОЛОЖАТ, ТО ОН И НЕСЕТ”

Герберштейн дважды побывал на Руси - в качестве посла императора Максимилиана в 1517 г. и австрийского эрцгерцога Фердинанда в 1526 г. В “Записках” он обошел все упоминания о цели этих поездок, о своей дипломатической деятельности в Москве и ее результатах. Лишь в 1557 г., подготавливая немецкий перевод книги, он коснулся цели пребывания на Руси. Понять же сущность переговоров и роль в них Герберштейна можно лишь на основании русских посольских книг.

Прежде чем к ним обратиться, необходимо сделать краткий экскурс в историю русско-имперских и русско-литовских отношений. Русское государство с конца XV в. стремительно и бурно развивалось (Подробную характеристику см.: Зимин. 1982. - С. 30-54, 233-262. ). Росли города, появлялись новые отрасли ремесленного производства, совершенствовалось сельское хозяйство, В 1480 г. было сброшено ненавистное иноземное иго и государство, обретши независимость, спешило воспользоваться ее плодами. То, что раньше в виде дани отправлялось ханам Большой орды, теперь использовалось на нужды государева двора, на строительство крепостей и Кремля в Москве, наем иностранных специалистов: литейщиков, артиллеристов, архитекторов. Конечно, тяжкие следы времени зависимости были еще заметны: русские города отставали от европейских, отсутствовали целые отрасли ремесла (например, сукноделия и горного дела), уровень развития сельского хозяйства был ниже, чем в других странах Европы.

Такие же следы и раны оставались и в области международных отношений. Главная внешнеполитическая проблема заключалась в том, чтобы воссоединить все русские земли, некогда входившие в состав Древнерусского государства (См.: Базилевич. - С. 36-101. ). Позднее, на протяжении XIV- XV вв., часть их оказалась в составе иных государственных образований: юго-западные (Галичина) - в Короне Польской, западные (Волынь) и южные (Киевщина) земли - в Великом княжестве Литовском, пытавшемся активно продвигаться в восточном направлении в конце XIV - начале XV в.

Второй, не менее существенной задачей было избавиться от пережитков зависимости от наследников Джучиева улуса - Крымского и Казанского ханств, собиравших не только дань и пошлины, но и самый дорогой налог - людей, пленников для продажи в Османский султанат. Однако для решения этой задачи в конце XV - начале XVI в., несмотря на некоторые успехи в этом направлении, было еще далеко.

Более удачно происходило воссоединение русских земель. Вслед за присоединением Твери и Тверского княжества на сторону Руси потянулись многочисленные феодалы западных русских областей - переход их был закреплен мирным договором 1494 г., завершившим пограничную войну 1487-1494 гг. Все это усилило враждебное отношение к Русскому государству не только со стороны Великого княжества Литовского, но и Короны Польской, находившихся под властью Казимира Ягеллона, и делало Русь естественным союзником всех противников Ягеллонов, в том числе и Империи.

Последнюю к союзу с Русью толкали иные внешнеполитические задачи. После смерти сильного и волевого венгерского короля Матьяша Хуньяди в 1490 г. Венгрия стала объектом спора двух главных претендентов на его наследие - римского короля Максимилиана и чешского Владислава Ягеллона, шансы которого были особенно велики. В этих условиях поиски антиягеллонских союзников приобретали особое значение для Габсбургов. И вот летом 1490 г. был заключен первый русско-имперский договор, предусматривавший “...быти... на Казимера на короля и на его дети заодин и до живота (т. е. до смерти.- А. X.)” (ПДС. - Т. I. - Стб. 37-38; Базилевич. - С. 239-281; Хорошкевич. - С. 96-98; Obersberger.- S. 18-19, 22-24. ). Однако как только Максимилиан “достал” право на “Угорское королевство”, которое он именовал своей “отчиной”, и 7 ноября 1491 г. заключил в Пожони (Прессбурге, ныне Братиславе) соглашение, согласно которому Владислав Ягеллон получал Венгрию, а Максимилиану кроме денежной компенсации гарантировалось право наследования Венгрии в случае отсутствия мужских потомков у Владислава, он забыл о том, что договор с Русью предусматривал помощь ей в том случае, если Иван III решится вернуть свою “отчину” - Великое княжество Киевское.

Новый виток дружественных русско-имперских отношений второго десятилетия XVI в. также был связан с борьбой Империи за Венгрию. В то время, когда Русь вступила в заключительный этап войны за Смоленск, Максимилиан добивался брака своего внука Фердинанда с дочерью Владислава Ягеллона - Анной. Заключение в 1514 г. русско-имперского договора послом Максимилиана Г. Шнитценпаумером, которому, впрочем, была дана инструкция только вести переговоры, а не заключать союз (См.: Зимин. 1972. - С. 156-157; Obersberger. - S. 77-79, 82. ), продемонстрировало прочность антиягеллонских связей Империи. Однако ненадолго. В 1515 г. состоялось обручение юного Габсбурга с дочерью венгерского короля, что сделало его реальным претендентом на венгерский трон в будущем, с одной стороны, а с другой - уничтожило заинтересованность Максимилиана в русско-имперском союзе.

Венский конгресс 1515 г., на котором собрались Максимилиан и Сигизмунд I Старый, закрепил изменившуюся расстановку сил. Польский король отказался от поддержки партии Запольяи в Венгрии, согласился на брак своего сына с сестрой Фердинанда Марией, Максимилиан же обещал поддерживать требования литовского князя к государю всея Руси Василию III. Вместо помощи императора против Великого княжества Литовского русские послы А. Заболоцкий и дьяк Алексей Малый, прибывшие в Вену после завершения конгресса, получили предложение посредничества датского короля. Это предложение было отвергнуто.

В конце концов миссию посредничества между Литовским княжеством и Русским государством взял на себя сам император. В качестве его представителя в Москву прибыл Сигизмунд Герберштейн. Он должен был уговорить Василия III, следуя примеру Максимилиана, в 1510 г. вернувшего после победоносной войны Верону Венеции, отказаться от Смоленска в пользу Литовского княжества. Несмотря на все красноречие Герберштейна, восхвалявшего намерение Максимилиана “ввести в мир” таких государей, как русский и литовский, уверявшего в необходимости мира между христианскими государями, чтобы дать отпор “иноверцам”, ему не удалось изменить позицию Василия III. Мало способствовали этим переговорам и военные действия на западных и южных границах Руси. Набег крымского хана Мухаммед-Гирея, “наведенного” на Русь литовским великим князем, а затем и поход его самого подрывали всякую основу мирных переговоров между этими государями. Литовские послы, прибывшие 3 октября 1517 г., были приняты великим князем лишь 29 октября после получения известий о победе русских под Опочкой. В этих условиях объявленное ими требование возврата Смоленска не вызвало у великого князя Василия III иной реакции, кроме ярости. Переговоры, едва начавшись, были прерваны (См.: Зимин. 1972. - С. 188-190. ).

Оливковую ветвь мира, а вместе с ней и поддержку намерений Литовского княжества везли в Москву и следующие имперские дипломаты - Франческо да Колло и Антонио да Конти в 1518 г., тот же да Конти в 1522 г. и снова Герберштейн, во второй раз в обществе гр. Нугаролы в 1526 г. В этом году их усилия увенчались заключением пятилетнего перемирия на условиях статус-кво: Смоленск оставался в составе Русского государства, пленные, захваченные в битве при Орше в сентябре 1514 г., обречены были и далее томиться в литовском плену. Тем не менее впервые после 1514 г. отношения двух соседних княжеств регулировались перемирной грамотой.

Заслужил ли Герберштейн за это благодарность всех заинтересованных государей? Фердинанд остался вполне доволен его деятельностью, на Руси он пользовался добрым расположением не только Василия III, но и тех, с кем сталкивался во время долгого пребывания в Москве. Но в Польше и Великом княжестве Литовском его “миротворческая” деятельность еще долго вызывала неудовольствие антигабсбургских кругов от Анджея Кщицкого до политиков начала 50-х годов (Росiесhа. - Т. IV. - S. 78; Selbst-Biographie Sigmunds Freihern von Herberstein. 1486-1553//Fontes rerum austriacarum. - Wien, 1855. - S. 391-393. ). И дело не только в том, что Герберштейн не добился отказа Василия III от Смоленска... Попытаемся найти ответ у самого Герберштейна.

Особое внимание обращает на себя титулатура великого князя в связи со следующими обстоятельствами: повышенным вниманием Герберштейна в “Записках” к этой теме, а также дипломатической практикой русских, постоянно при вводе новых элементов титулатуры своего государя ссылавшихся на грамоты Максимилиана. Уже в 1504 г. русские дипломаты в Великом княжестве Литовском, добиваясь признания титула “государя всея Руси”, упоминали “грамоты з золотыми печатми докончалные, Максимьянову королеву, да посыльные грамоты с вощаными печатми датского короля” (Сб. РИО. - Т. 35. - № 78. - С. 462 (5 марта 1504 г.). ). В той же роли прецедента использовалось титулование Василия III “царем” в “докончалной” грамоте с императором Максимилианом 1514 г. (СГГД. - М., 1894. - Ч. V.-№ 66-67.-С. 62-68; В посольской канцелярии в Москве при разборе старинных архив или дел и писем, найдена грамота подлинная его цесарского величества римского Максимилиана... 1514 году... к царю и великому князю Всероссийскому Василию Ивановичу... 1718 году. Майа в 10 день [Спб., 1718]. ). Этот договор, в русских посольских делах 1517 г. упорно именуемый “завещанием” (Употребление этого термина в значении договора, действие которого распространялось и на детей, характерно для сношений с Империей (Сл. РЯ XI-XVII. - Вып. 5. - С. 148). ), узаконивал в международных отношениях с Россией титул “царя”, применявшийся дотоле лишь ливонскими городами, датским королем и султаном. Естественно и Герберштейн по прибытии в Москву величал Василия III “русским царем”, “царским величеством” (ПДС.-Т. 1,-Стб. 229, 232 (17. VII 1517 г.). ). Приветствия Василию посол изменил после того, как прибыл гонец из Великого княжества Литовского от племянника Герберштейна Иоганна фон Турна, повезшего туда опасные грамоты литовским послам. 1 сентября Герберштейн обращался к Василию III: “твоя наиясность”, “наияснейший начальниче”, 7 ноября - “великий князь”, а 3 ноября, когда Герберштейн был на приеме у Василия III один, он звал его снова “царь” и “великий государь” (Там же. - Стб. 244, 254, 268, 271. ). Русские же дипломаты - бояре - именовали своего господина “царем” не только при переговорах с австрийским представителем, но и на приеме литовских послов. М. Ю. Захарьин в ответе им 12 ноября называл Василия III “великим государем... божьей милостью царем и государем всея Русии и великим князем” (Там же. - Стб. 290. ), т. е. тем полным титулом, который русские политические деятели употребляли и при переговорах с Герберштейном (Там же. - Стб. 202 (22.IV 1517 г.). ), выполняя таким образом пожелание Герберштейна, “чтоб чести государя вашего прибавление было, а убавки бы его чести никоторые не было” (Там же. - Стб. 226 (15.VII 1517 г.). ).

Герберштейн вопреки очевидности обещал всестороннюю помощь Василию III против польского короля. Он говорил, что цесарь “хочет ему быти брат дражайший, и богу пособствующу, многая с ним будет делати, также нечто и внучата его цесарского величества”, он не скупился даже на посулы военного вмешательства в пользу русского государя: “Инако тако бы король полский не так бы ся положил, и его цесарское величество ныне был бы готов с своими завещатели ясности царя вашего по завещанию помогати; так же и еще толко не восприимет король полский благочинных обычаев, его величество есть готов наступити на него сильнее перъваго” (Там же. - Стб. 231, 230 (l7.VII 1517 г.). Впрочем, в “Записках” Герберштейн несколько иначе освещал свою позицию на переговорах с русскими. ).

Нельзя квалифицировать эту позицию Герберштейна как вполне соответствующую договоренности с Сигизмундом I, достигнутой на Венском конгрессе, но зато она полностью отвечала духу и букве русско-имперского договора 1514 г.

Во время второго посольства Герберштейна, состоявшегося уже после заключения перемирия Русского государства с Великим княжеством Литовским в 1522 г., вновь встали те же территориальные и титулатурные вопросы. Литовские послы - полоцкий воевода Петр Станиславович и писарь Богуш Боговитинович - на первой же аудиенции у великого князя 21 октября 1526 г. потребовали половины Новгорода Великого, Пскова и иных городов, в ответ на что услышали требование русской стороны - возвращения отчины Василия III - Киева, Полоцка, Витебска. Напомним, что уже самый первый договор Ивана III с Максимилианом называл Киев “отчиной” великого князя всея Руси. Последовательное уменьшение требований литовских послов, отказ от этих городов и требование одного Смоленска, согласие на 20-летнее перемирие и предложение поделить Смоленск (держать в нем двух наместников, которые будут делить пополам и пошлины), обмен Смоленска на какие-либо иные земли (Сб. РИО. - Т. 35. - № 101. - С. 722-725 (21, 23, 25.Х 1526 г.). ) - все это происходило при активном участии имперского и папского послов. При этом не обошлось без недоразумений: по-видимому, предложение обмена Смоленска на другие земли было выдвинуто имперским и австрийским послами без согласования с литовскими, которые заявили: “...мы папину послу и цесаревым послом не говаривали, чтоб великому князю с королем поровнати” (Там же. - С. 726 (25.Х 1526 г.). ). К сожалению, посольские книги по сношениям с Империей не сохранились, поэтому трудно судить о том, как именовали имперские послы Василия III. Однако И. В. Шуйский в переговорах с литовскими послами постоянно именовал Василия III “царем”, точно так же поступал и М. Ю. Захарьин (Там же. - С. 718, 719, 720, 725, 730. ).

Трудности вызывали и процедурные вопросы. В самом начале переговоров литовские послы хотели, чтобы условия перемирия излагали либо имперские послы, либо русские бояре. Герберштейна и Нугаролу поддержали русские, требовавшие, чтобы эти условия излагали сами литовцы. Им и пришлось это сделать (Там же. - С. 721 (21.Х 1526 г.). ). На вторую уступку по процедурным вопросам литовцы согласились при составлении окончательного текста перемирия. И литовские, и имперские, и австрийский и папский послы просили, чтобы в текст были внесены имена посредников. На это русская сторона, ссылаясь на старину, не согласилась (Там же. - С. 729 (26.Х 1526 г.). ).

Результаты переговоров сводились к следующему: заключение перемирия на 5 лет с зачетом того года, который оставался от прежнего перемирия 1522 г. при обязательном условии улучшения содержания русских пленных в Литовском княжестве (они должны были быть переведены из тюрем в “хоромы” и освобождены от “желез”); в случае невыполнения этого условия (“не роскуются пленные”) срок перемирия должен был быть сокращен до 2 лет; при условии возвращения пленных на родину срок перемирия продлевался до 20 лет (Там же. - С. 727, 729; № 102. - С. 743-749. ). Итоги переговоров не удовлетворили литовскую сторону. Послы Сигизмунда I превысили свои полномочия: им не было дано никаких инструкций по поводу пленных.

Таким образом, переговоры 1526 г. воочию показали, что Литовскому княжеству нельзя было рассчитывать на поддержку их требований ни со стороны Империи, ни со стороны Австрийского эрцгерцогства.

В 1549 г., в момент заключения очередного перемирия Великого княжества Литовского с Россией, уроки польско-литовско-имперско-австрийского сотрудничества у, всех были живы в памяти. Поэтому-то Фердинанду и потребовалось письменное опровержение обвинений поляков в его адрес.

Переговоры 1526 г. упрочили связи Русского государства с папским престолом и Империей. Вместе со скаренским епископом в Рим отправились Еремей Матвеевич Трусов и дьяк Тимофей Семенович Шарап Лодыгин, а к Карлу V - Ляпун Осинин и Андрей Волосатый. Последние вернулись на родину в сопровождении посла Фердинанда - Степана Клинчича в 1527/28 гг. Из Риги 2 июня 1530 г. в Прагу к Фердинанду отправились Мешок Квашнин и Иван Шелоня Булгаков (См.: Зимин. 1972. - С. 308; Хорошкевич.- С. 219-220. ).

Русско-австрийские отношения конца 20-х годов развертывались на фоне борьбы Фердинанда за Венгрию. Став 13 февраля 1527 г. чешским королем, через 10 дней, 24 февраля, он венчался венгерской короной св. Стефана и погряз в войнах из-за Венгрии. Фердинанд настоятельно рекомендовал своему старшему брату Карлу V возобновить договор с Русью. О том же хлопотали и русские послы. Однако до этого дело не дошло. Как писал польский исследователь Вл. Поцеха, договор с Русью оказался “несвоевременным” (Роеiесhа. - Т. IV. - S. 76-78. ).

Полностью выяснить причины подобной “несвоевременности” трудно. Можно выделить лишь некоторые факторы, препятствовавшие возобновлению договора 1514 г. Одним из них была позиция Руси по отношению к Венгрии. Герберштейн, подчеркивая в своих “Записках” враждебность намерений польского короля по отношению к Венгрии, подробно развивает теорию родственности населения Русского государства и Венгрии, он устанавливает три типа связей этих народов и отдельных их представителей. Прежде всего славяне происходят с Дуная, где теперь располагаются Венгрия и Болгария, кроме того, венгры близки уграм, живущим на северо-востоке Русского государства - в Югре. При этом Герберштейн апеллировал к филологическим (сходство ругательств на венгерском и югорском языках) и этнографическим (сходство одежды - на Руси носят длинные кафтаны на венгерский лад) доказательствам. Наконец, он производил Глинских от венгерских магнатов славянского происхождения - Петровичей, с одним из которых - Петром Петровичем - сам Герберштейн был близко знаком, так как тот был казначеем Яноша Запольяи.

Герберштейн сообщил и о тех практических выводах, которые делали видные руководители внутренней и внешней политики Руси. Так, он привел слова Юрия Дмитриевича Траханиота о правах русского государя на Венгрию в силу происхождения венгров с территории Русского государства.

Мысль о происхождении венгров от угров европейского Севера впервые отчетливо прозвучала у Туроци, хроника которого была издана в 1488 г. Проникла она и в сочинение Петра Рансана, конспект сочинения которого увидел свет в 1558 г. (См.: Меховский. - С. 231. ) Был знаком с этой теорией и Матвей Меховский, при этом Меховский и Рансан ссылались на титул Ивана III, в котором было определение “угорский”. Таким образом” и Герберштейн, и его русский информатор - Ю. Д. Траханиот не одиноки в констатации “родства” венгров и угров. Последний мог узнать об этой теории как от своего дяди Г. Траханиота, трижды в 1489- 1493 гг. посетившего Империю, и от Федора Курицына, побывавшего в Венгрии в 1482-1486 гг. XV в. (См.: Лурье Я. С. Повесть о Дракуле. - М., 1970. - С. 42-43. )

В 80-90-е годы XV в. мысль о близости угров и венгров должна была идеологически обосновать необходимость русско-венгерского антиягеллонского союза. В этой связи особое значение приобретает чеканка двусторонней золотой монеты на Руси в 1485-1490 гг. с изображением венгерского короля Ласло I (См.: Попов Г. В. Культурно-художественные связи России с Венгрией в конце XV в.//Советско-венгерские связи в художественной культуре. - М., 1975. - С. 197-198. ).

Трактовка темы венгерско-русских отношений существенно отличается от интерпретации М. Меховского, Петра Рансана и других. По мнению Траханиота, угры “заняли” не только Паннонию (Венгрию), но и Богемию (Чехию) и Польшу, т. е. им была подвластна значительная часть Центральной Европы. Для руководителя и идеолога внешней политики Руси начала XVI в. мысль о единстве венгров и угров - обоснование притязаний Русского государства на земли, занятые его западными соседями. Точка зрения Траханиота позднее трансформировалась. Судя по сообщению Дж. Флетчера конца XVI в. о происхождении титула “белый царь” от венгерского дома Белы (См.: Флетчер Дж. О государстве Русском. - Спб., 1905. - С. 77. ), можно думать, что эта теория не исчезла полностью из внешнеполитического обихода русского самодержавия, несмотря на то, что главный тон в нем задавали другие идеи - унаследованная от конца XV в. идея о новом Израиле, о происхождении русских государей от Августа-кесаря, изложенная в “Сказании о князьях владимирских”, и др.

Изложение Герберштейном версии Ю. Д. Траханиота противоречит общему замыслу книги - доказать права Габсбургов и беспочвенность притязаний поляков на Венгрию, но подрывает права Ягеллонов на восточные земли Великого княжества Литовского. Кроме того, это известие Герберштейна должно было информировать Фердинанда о далеко идущих планах партнера Империи в борьбе за Венгрию,- возможно, именно эта идея Траханиота и послужила одним, впрочем, из многих препятствий для возобновления русско-имперского союзного договора - “завещания”. Впрочем, настаивать на этом трудно.

Неудачной оказалась попытка возобновления имперско-русского договора и в 30-е годы. В декабре 1537 г. к императору Карлу V был отправлен Ю. И. Скобельцын, а к Фердинанду - Дмитрий Васильев, прибывший в Австрию в крайне неблагоприятный для переговоров момент - вскоре после разгрома австрийских войск у Сисека 9 октября 1537 г. Скобельцыну же и вовсе не удалось добраться до Испании, поскольку во время плавания по Средиземному морю русское посольство попало в руки пиратов (Сб. РИО. - Т. 59. - № 8. - С. 132; Зимин. Реформы. - С. 242. ). После этого сношения с Австрией и Империей осуществлял лишь незадачливый Ганс Шлитте.

Тем не менее в 1549 г. отношения с Россией Габсбурги рассматривали как потенциальный рычаг, с помощью которого они пытались добиться уступчивости Польши в венгерском вопросе. Австрийские дипломаты не скрывали этого от польских. Так, в Праге в 1549 г. они заявили польскому послу Хозиушу, что от позиции Польши в венгерском вопросе будет, в свою очередь, зависеть позиция Австрии в отношениях с Россией (Finkel L. Op. cit. - S. 597. ).

Можно подвести некоторые итоги русско-имперских и русско-австрийских отношений конца XV - начала XVI в. В течение всего этого времени они были тесно связаны с имперско-венгерскими и имперско-ягеллонскими, их можно даже характеризовать как производные от борьбы Габсбургов за Венгрию. В конечном итоге Габсбурги поступались интересами Руси ради собственных (так было в 1491, 1515 и 1549 гг.), но никогда не отказывались от дружественных связей с ней ради давления на внешнюю политику Ягеллонов.

Огромные переложения из русских летописей должны были убедить читателей в древности рода русских государей, а этимологические изыскания Герберштейна - показать разницу между титулами “царь” и “император”. Характеристика русской экономики служила для доказательства богатства края, а соответственно и его главы. Герберштейн стремился показать всему миру, что империя Габсбургов выбирает себе достойного партнера по внешней политике, поскольку могущество государя России может составить честь любому монарху, а ее территория превышает территории многих других стран.

Однако оправданием политики Габсбургов, осуждением политики Ягеллонов, которых он обвинял в предательстве Венгрии в 1526 г., равно как и Яноша Запольяи, которому вменялись в вину сговор с султаном и открытая измена Венгрии, далеко не исчерпывается значение “Записок о Московии”. Если бы их содержание можно было бы свести лишь к развернутому манифесту внешнеполитической линии Габсбургов по отношению к Венгрии, Польше и Русскому государству, книга не обрела бы столько читателей в XVI в. и столько усердных почитателей в XX в.

Но прежде чем рассматривать другие аспекты его труда, нужно поближе познакомиться с его автором.

СЛУГА ЧЕТЫРЕХ КОРОЛЕЙ

На своем надгробном памятнике Сигизмунд Герберштейн с непосредственностью верноподданного тщеславца велел высечь слова, что он верой и правдой служил четырем королям (это четыре Габсбурга - Максимилиан I, Карл V, Фердинанд I и Максимилиан II). Он действительно был преданным подданным Габсбургов.

Сигизмунд Герберштейн родился в 1486 г. в замке Виппах (ныне Випава) в Штирии, рос в среде словенцев, еще сохранивших органичные связи с Каринтийской маркой, где словенский (виндский) язык был родным для значительной части населения. Это дало основание одному из исследователей назвать его “пограничным немцем” (Remsing E. Siegmund von Herberstein, ein Grenzlanddeutsche//Mitteilungen der Akademie zur Erforschung und Pflege des Deutschtums. - 1935. - Bd. 3. - S. 414. Любопытна и пометка XVI в. на титульном листе издания 1551 г. из петербургской Воронцовской библиотеки (ныне БАН в Ленинграде) - “Gruati” (Хорвата) после фамилии автора. ). В отличие от большинства своих сверстников, Герберштейн уже в отрочестве наряду с латынью учил и словенский язык, что делало его, как он сетовал в “Автобиографии”, объектом насмешек юных сограждан. В 1499 г. он поступил в Венский университет, переживавший тогда эпоху расцвета, связанную с проникновением духа Возрождения. Здесь, в частности, преподавал Конрад Цельтис, внедряя гуманистическое направление в географии. В возрасте 16 лет Герберштейн получил степень бакалавра, почти постыдную для молодых людей благородного происхождения. В 20 лет Герберштейн покинул университет, чтобы заняться упорядочением материального положения семьи, оставшейся на его попечении.

В 1506 г. начинается его многолетняя служба Габсбургам, орудием которой сначала была шпага. Он участвовал в походе против Венгрии, предпринятом Максимилианом, тогда еще носившим титул римского короля, ради заключения брака одного из его внуков - Фердинанда с Анной, дочерью венгерского короля Владислава Ягеллона. Герберштейн отличился в ряде сражений и стычек. В 1508 г., во время войны с Венгрией, за успешную доставку провианта в осажденную крепость Маран и разгром вражеского отряда в ходе очередной вылазки против венецианцев Герберштейн удостоился посвящения в рыцари самим Максимилианом, который не оставил незамеченным рвение юного выходца из Штирии. Максимилиан разглядел в нем не только отважного воина, но и разумного и осторожного политика. Рыцарь по мановению руки римского короля превратился в дипломата. В 1516 г. Герберштейн навсегда расстается с военным делом. Отныне его оружие - слово, перо и память.

С 1515 г. Герберштейн стал членом Имперского совета, а в 1516 г. он получил щекотливое и сложное поручение - убедить датского короля Христиана II в необходимости хранить верность собственной супруге Изабелле (внучке Максимилиана I и сестре будущего императора, а пока герцога бургундского Карла) и расторгнуть связь с дочерью трактирщицы Сигбрид - некоей Дивеке. Король уже тогда был известен жестокостью и неуравновешенностью. Герберштейну удалось заставить короля выслушать его, но на этом успехи дипломата закончились. После этого представителю Габсбургского дома, далеко простиравшего свои имперские амбиции, нечего было делать при дворе необузданного монарха. Несмотря на очевидную неудачу миссии, Герберштейн добился благосклонности императора. С тех пор почти в течение полустолетия (до своих 77 лет) он выполнял сложные поручения четырех королей в самых разных краях Европы. Пожалуй, ни одна часть Европейского континента не потребовала такого внимания Габсбургов, как Венгрия, где Герберштейн побывал в 1530, 1531, 1532 1533, 1534, 1537, 1542, 1547, 1552 гг. Столь же часты были поездки в Польшу (1529, 1539, 1540, 1543, 1545, 1550, 1552 гг.).

Вершиной своей дипломатической деятельности Герберштейн считал поездку к Сулейману Великолепному, где ему удалось говорить не распростертым ниц перед султаном, как было принято при османском дворе, но стоя на одном колене. Недаром позднее с разрешения императора Герберштейн пополнил родовой герб изображением “московита” и “турка”, имея в виду две важнейшие дипломатические миссии своей жизни (Подробности биографии Герберштейна изложены в капитальном и до сих пор не потерявшем научного значения труде Фр. Аделунга (Аделунг I) ).

Наряду с дипломатическими поручениями Герберштейн преуспевал и во внутриполитической жизни страны. После смерти Максимилиана I он участник посольства 1519 г. к будущему императору Карлу V. А при Фердинанде, австрийском эрцгерцоге, Герберштейн защищал не только государственные, но и представлял интересы родной Штирии. С начала 1521 г. он член Высшего государственного совета Штирии, с 1527 г. - член Нижнеавстрийской камеры, с 1537 г. - член Высшего военного совета, с 1539 г. - президент Нижнеавстрийской камеры. В 1532 г. Герберштейн был возведен в баронское звание.

Однако и этому выдающемуся политическому деятелю подобно доброму десятку его предков суждено было бы остаться безвестным бароном из Гуттенхага, Нойперга и Герберштейна, если бы притязал ния Габсбургов на Венгрию не потребовали нейтрализации Короны Польской, если бы связи Австрийского эрцгерцогства и Священной Римской империи с их неизменным и постоянно предаваемым союзником не бросили бы тень и на монархов и повелителей Герберштейна, и на него самого как старательного исполнителя их воли, если бы многолетняя дипломатическая служба Герберштейна не нуждалась бы в оправдании перед общественным мнением Короны Польской и Великого княжества Литовского (Даже в новейшей литературе можно встретить мнение, будто позиция Герберштейна по отношению к этим странам граничила с предательством интересов собственного государства, хотя аргументом для этого утверждения служат лишь обычные в дипломатической практике того времени подарки австрийскому представителю. Действительно, он получал их и от Ольбрахта Гаштольда, коронного канцлера Кш. Шидловецкого, королевского банкира Сев. Бонера и секретаря королевы Боны Людовика Алифиго (Zelewski R. Dyplomacja polska w latach 1506-1572//Historia dyplomacji polskiej. - 1980. - Т. I; Polowa X - 1572. - S. 735. Ср.: AT. - Т. XV. - N 291. - P. 402-403; Piсard. - S. 151, 153). ), если бы, издавая “Записки о Московии”, их автор и его повелитель не надеялись оказать дополнительное воздействие на Польшу.

Есть еще одно немаловажное если бы... если бы сочинение Герберштейна о Восточной Европе не удовлетворяло бы многообразным культурным потребностям эпохи Возрождения и Реформации с ее неуемной жаждой познания нового, интересом к географии и этнографии, бесконечными дискуссиями о роли человека (в первую очередь “государственного”, будь то князь или король) в осуществлении божественных предначертаний, о роли церкви и папства и т. д. И это “если бы” не состоялось.

Герберштейн был достойным сыном своего века. Сохранив традиционную верность католичеству (Stоekl G. Siegmund Freiherr von Herberstein Diplomat und Humanist//Ostdeutsche Wissenschaft. Jahrbuch des Ostdeutschen Kulturrates. - Muenchen, 1960. - Bd. VII. - S. 74. Этим обстоятельством новейшая исследовательница “Записок” Хр. Харрауэр объясняет неудачу И. Л. Брассикана издать книгу Герберштейна в Тюбингене в типографии лютеранина Ульр. Морхарда (Harrauer. - S. 151) ), он тем не менее оказался на высоте поставленных перед ним задач по описанию Руси и ее соседей. Он был в курсе всех интересов современников, разумеется, в первую очередь соотечественников, и сумел удовлетворить их любознательность в области истории, религии, географии, этнографии и духовной культуры Восточной Европы. Гуманисты Австрии, Германии, Фландрии, с которыми Герберштейн поддерживал тесные связи, содействовали совершенствованию его труда, они консультировали дипломата, редактировали черновой вариант “Записок”. Усердный ученик Лоренцо Балла, он дал в своих “Записках” блестящие образцы современной ему археографии. Точность передачи им текстов русских памятников, снабженных заголовками, авторским комментарием, иногда и критикой текста, неоспорима, как читатель может убедиться из замечаний Б. М. Клосса, А. И. Плигузова и др. (см. с. 292, 304 настоящего издания). Можно сожалеть о том, что в “Записки” оказались невключенными текст русского календаря и сведения об Александрии, которыми он также располагал.

Не случайно поэтому “Записки” Герберштейна сопровождались дружным хором похвал лучших представителей немецкой культуры, близких к ведущим деятелям эпохи Реформации, в частности Генриха Лорити, более известного как Глареан (1488-1563), филолога, географа, философа и поэта, вся деятельность которого окрашена сильнейшим воздействием Ульриха Цвингли и Эразма Роттердамского, в теснейших контактах с которыми он находился всю жизнь (Прозвище происходит от г. Гларуса под Цюрихом, откуда был родом Г. Лорити. Он автор “Двух книг элегий”, “Введения в поэтику”, изданных в Базеле в 1516 г: Duo elegiarum libri: Isagogen in Musicen. - Basel, 1516. В 1510-1511 гг. учился в Кельне, в 1517-1519 гг. преподавал в Париже (Farner О. Huldrich Zwingli. Seine Entwicklung zum Reformator. 1506-1520. - Zuerich, 1946. - S. 18, 63, 109). Его духовным отцом по праву можно назвать У. Цвингли (Еgli E. Schweizerische Reformationsgeschichte. - Zurich, 1910. - S. 28 ff.). Известен его восторженный отзыв о Цвингли (Erasmi Roterodamii. Opus epistolarum. - Т. II. - P. 543, 544; Т. V. - Р. 437. Ср.: Farner О. Ор. cit. - S. 73). Вторым постоянным корреспондентом был Эразм Роттердамский, высоко ценивший Глареана (Erasmi Roterodamii. Opus epistolarum. - Т. VII. - Р. 35-37) ).

Вместе с известным венским гуманистом Иоганном Куспинианом, а также Иоганном Александром Брассиканом (В 1522 г. он был профессором филологии в Ингольштадте, с 1523 г. - профессором римского права в Вене. В апреле 1525 г. сопровождал Герберштейна и В. фон Эберштейна в их посольстве в Венгрию (Ankwitz-Kleehoven H. Der wiener Humanist Johannes Cuspinian. Gelehrte, und Diplomat zur Zeit Kaiser Maximilian I. - Graz; Koeln, 1959. - S. 124, 212-244, 252) ), филологом и поэтом, тесно связанным с Эразмом Роттердамским (Erasmi Roterodamii. Opus epistolarum. - T. VII. - S. 416; Т. VIII. - S. 414-415; Т. IX. - S. 85, 282; Т. X. - S. 225. ), Герберштейн участвовал в проведении реформы Венского университета, предпринятой Максимилианом. Куспиниан не дожил до завершения создания “Записок о Московии”, а И. А. Брассикан успел сопроводить их появление своими хвалебными стихами в честь Герберштейна.

Непосредственными контактами с ведущими деятелями австрийской культуры и науки начала XVI в. можно объяснить отчасти тематику “Записок”, а также точность в передаче письменных памятников, непосредственных впечатлений и наблюдений. В Австрии середины XV - начала XVI в. процветал жанр хроник. Томас Эбердорфер и Эней Сильвий Пикколомини в XV в., Иоганн Шписхаймер (Куспиниан) и Якоб Унрест в XVI в. создали произведения, призванные прославить австрийских герцогов, немецких королей и императоров Священной Римской империи (Lhotsky A. Oesterreichische Historiographie. - Munchen, 1962. - S. 63-65; Idem. Quellenkunde zur mittelalterlichen Geschichte Oesterreichs. - Graz; Koeln, 1963.- S. 375, 381, 395, 401. ). “Записки о Московии” Герберштейна служили той же цели, доказывая могущество союзника Империи, с одной стороны, и древность рода русских государей (на основании русских летописей) - с другой. При дворе Максимилиана и Фердинанда велась активная работа в области генеалогии. Еще в 80-е годы Максимилиан побуждал заниматься генеалогией бабенбергской династии Ладислава Зунтхайма, а позднее и неких Иоганна Штаба и Иоганна Тритемиуса, при Фердинанде в генеалогических изысканиях участвовал Вольфганг Лаций (1514-1565), придворный историограф, географ, врач и зоолог (см. ниже, с. 365). В 1548 г. Герберштейн издал генеалогическую таблицу государей Империи, Короны Польской, Великого княжества Литовского и Руси. Позднее она была включена и в “Записки”. Процветал в Австрии и жанр хорографии. Не случайно в “Записках о Московии” имеется специальный раздел на эту тему.

В итоге “слуга четырех королей” оказался слугой уже не “королевы”, а музы - истории, и его “Записки о Московии” дали разностороннюю картину прошлого и настоящего народов Восточной и Центральной Европы в начале XVI в. Конечно, не следует преувеличивать сознательность Герберштейна в достижении этой цели. Его представления о “народе” весьма далеки от современных. Для него народ - это лишь подданные, применительно к Руси - подданные великого князя (см. коммент. 149, 314), придворные и слуги Василия III. А истина - это форма проявления божественной воли. Недаром, обсуждая вопрос о возможности существования баранца - фантастического полуживотного-полурастения, Герберштейн колеблется: рационализм человека Реформации склоняет его к признанию невероятности подобного феномена, а вера во всемогущество и всесилие бога - к допущению такой возможности. Побеждает первый. “...Этот рассказ о семени и растении я считаю вымыслом”,- пишет Герберштейн. Вместе с тем он охотно цитирует Вильгельма Постелла: “...к вящей славе творца, для которого все возможно, я почти убежден в том, что это не просто выдумка” (с. 180). Примечательно, что автор последнего высказывания Вильгельм (Гийом) Постелл (1510-1581) удостоился наивысшей похвалы Герберштейна. Он действительно был “многоученым” - астроном, правовед, математик, путешественник (дважды побывал в Малой Азии и Сирии), одновременно философ-мистик, предтеча деистов XVII- XVIII вв., подвергался преследованию со стороны иезуитов (см. коммент. 645). Однако и авторитет Постелла не мог поколебать рационализма Герберштейна. Он остался при своем мнении.

С позиций здравого смысла Герберштейн судил обо всех сторонах жизни. Благодаря этому труд его достаточно достоверен. Есть, наконец, еще одна причина этому - достоверность самих сведений, полученных имперским и австрийским послом.

ИНФОРМАЦИЯ И ИНФОРМАТОРЫ О ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЕ

В силу своего положения - посла императора Максимилиана и австрийского эрцгерцога Фердинанда - Герберштейну довелось познакомиться со всеми правителями центрально- и восточно-европейских стран, их приближенными и слугами. Он неоднократно беседовал с Василием III, и на страницах “Записок” возникают живые диалоги посла с великим князем по поводу серьезного нарушения русского этикета (Василий III сбрил бороду, символ не только возраста, но и высокого положения. Стоит перелистать миниатюры Лицевого свода 70-х годов XVI в., чтобы убедиться - только юноши могли быть на Руси безбородыми). Были у посла и более содержательные беседы с великим князем. Последний рассказывал Герберштейну, что происходит от римлян. Такое заявление вполне соответствовало не только “Сказанию о князьях владимирских” с его фантастической генеалогией русских князей от самого императора Августа, но и аналогичным австрийским сочинениям (австрийский историк XV в. Томас Эбердорфер в целой серии сочинений пытался возвести императоров Священной Римской империи к владыкам античного Рима). Обе державы были одинаково изощренны в идеологическом обосновании власти своих государей (Примечательна реакция Сигизмунда I на взаимоотношения русского государя и императора Священной Римской империи: “Какое же это... существует соседство или кровное родство у Ваших государей с московским, что они добровольно предлагают себя в посредники?” - спрашивал король Герберштейна (с. 253) ).

В своей повседневной деятельности Василий III опирался на “божью волю”. Так, в ответ на просьбу Герберштейна о возвращении ему сбежавшего слуги Василий III отвечал: “Если бог повелит, то освободим”. Придворные и советники великого князя также полагаются на “божью волю”, к которой почти приравнивают волю государя: “Про то ведает бог да великий государь”. В “Записки” попали еще более откровенные верноподданнические заявления: “...воля государя есть воля божья... он - свершитель божественной воли” (с. 74). Отказ подданных Василия III вмешиваться в распрю из-за судьбы беглого посольского слуги Герберштейн толкует как доказательство “бесчувственности” и “жестокости” “народа”. На этот раз досаду на отказ помочь ему посол обобщил в упреках “народу”, т. е. подданным великого князя, и более того - в порицании всего строя. Пожалуй, обобщение неадекватно вызвавшей его причине и не вытекает из нее логически.

Характер изложения сведений, полученных Герберштейном от подданных великого князя, иллюстрирует и оценка военной деятельности Василия III. Подданные “всегда хвалят его, как будто бы он вел дело с полным счастьем”. Сам же Герберштейн полагает, что территории Русского государства расширялись “не столько войною, в которой он (т. е. Василий III) был очень несчастлив, сколько... ловкостью” великого князя.

Иногда посол обходится без собственной оценки, излагая лишь услышанные им факты (рассказы кн. И. И. Засекина-Ярославского и дьяка С. Б. Трофимова о дарах Карла V, первого из них - о своем имущественном положении, детей В. В. Третьяка Долматова - Федора и Василия - о судьбе их отца). А обобщение может принадлежать как самим слугам Василия III, так отчасти и Герберштейну: “Всех одинаково гнетет он жестоким рабством, так что если прикажет кому-нибудь быть при его дворе или идти на войну, или править какое-нибудь посольство, тот вынужден исполнять все это на свой счет”. За этой сентенцией, очевидно, скрывается коллективная жалоба на новое положение бывших независимых князей и княжат, вынужденных служить, да еще при этом нести расходы по службе. Ярославские и ростовские князья все еще не могли забыть времен своей независимости, когда им не приходилось самим выступать в роли слуг.

Среди русских знакомых Герберштейна таких было много. По русским посольским книгам известно, что на пиру 18 октября 1526 г. напротив Герберштейна сидели Василий и Хомяк Пенковы, выходцы из ярославских князей. В первый приезд Герберштейна 29 октября 1517 г. от великокняжеского имени его угощал М. И. Кубенский (Кубена находится в окрестностях Вологды). От Василия Даниловича Пенкова, осенью 1526 г. сопровождавшего послов к государю (ПДС. - С. 211, 216, 223, 243, 259 и др. ), Герберштейн мог узнать, что титул “ярославского” князя “государь присвояет себе, предоставив страну князьям как своим подданным”, он же называл ярославских князей “вождями области”. В среде ранее удельных, а теперь лишь служилых князей распространялись слухи о жестокости Василия III, о его неудачах во внешней политике - так, строительство Васильсурска в 1523 г. они считали “рассадником многих бедствий”.

Наиболее же приближенные к Василию III лица знакомили посла с иными сторонами русской жизни. От “мужа выдающейся учености и многосторонней опытности” Ю. Д. Траханиота Герберштейн мог услышать описание смотрин невест Василия III, от него же он узнал о “Югарии” - родине венгров, что, конечно, должно было вызвать большой интерес у держав, вступивших в борьбу за “венгерское наследство”. Конкретные подробности о походе на Казань в 1506 г., присоединении Пскова в 1510 г. мог сообщить послу новгородский наместник Александр Владимирович Ростовский 5 апреля 1517 г., а о позорном для русского войска оршинском поражении 8 сентября 1514 г. - томившийся в литовском плену Иван Андреевич Челяднин, один из виновников разгрома русской рати. Он поведал свою версию сражения, не совпадающую с той, что изложена в русских летописях (ПСРЛ. - Т. 8. - С. 272; т. 13. - С. 45; т. 20. - С. 404; Опись архива Посольского приказа. - М. 1978. - Ч. I. - С. 239. ).

Герберштейн не назвал по имени ни одного купца. Между тем известно, что в обратный путь в 1526 г. из Москвы вместе с Герберштейном выехал купец Алексей Васильев. Не исключено, что именно ему Герберштейн обязан точной картиной пушной торговли (впрочем, об этом же могли рассказать и бояре, подвизавшиеся в этой сфере), денежного обращения и счета.

Наряду с русскими, находившимися на родине и за ее пределами (среди последних кроме И. А. Челяднина следует назвать и И. В. Ляцкого, знаменитого составителя карты А. Вида), Герберштейн активно общался и с иностранцами, находившимися на русской службе. Это были в первую очередь литейщики и артиллеристы, например Николай из Шпейера и Иордан из Инна. Они активно участвовали в обороне Москвы и Рязани в 1521 г. и, возможно, в казанской войне 1524 г. В последней, впрочем, особенно отличились выходцы из Великого княжества Литовского, крайне недовольные своим непосредственным начальником М. Ю. Захарьиным.

Случайны встречи Герберштейна с трудовым людом страны. Лишь 15 августа 1517 г. в торжественный храмовый праздник главного московского собора в Кремле - день Успения - посол осведомился у работавших в кремлевском рве поденщиков об их дневном заработке, а позднее занес эти сведения, как и о плате ремесленникам, в свои “Записки”.

Русскими знакомыми Герберштейна не ограничивается круг его информаторов. Он встречался с теми, кто воевал против Руси (например, с Евстафием Дашковичем, с панегирика которому начинается раздел “О Литве”). От Дашковича Герберштейн узнал не только подробности набега на Северскую землю, но и характер взаимодействия литовских и крымских войск во время набега 1521 г., детали отношений черкасского воеводы с крымским ханом Мухаммедом-Гиреем. О своих “подвигах” в войнах против Руси в 1517-1518 гг. рассказывал литовский канцлер Ольбрахт Мартинович Гаштольд, которому Герберштейн приписывает и сведения о торговле в Киеве. От него же исходили и сведения о низком уровне нравственности девочек в этом же городе. Видимо, речь шла о рабынях, приобретавшихся заезжими купцами на время пребывания там. Вывозить их из города запрещалось. О торговле в Русском государстве Герберштейн узнавал не только от русских, но и от иностранных купцов, в том числе Михаила Майдля, члена краковского магистрата, личности весьма известной хотя бы из-за процесса в связи с его наследством. Среди знакомых Герберштейна были и те, кто покидал Русь в поисках “шляхетской демократии”: кн. С. Ф. Бельский, в 1534 г. расставшийся со страной, которая за треть века до того приютила его отца, и И. В. Ляцкий, его спутник. На одном из великокняжеских пиров Ляцкий сидел напротив австрийского посла. Возможно, именно последний помог Герберштейну систематизировать сведения о географии Руси.

Итак, круг информаторов Герберштейна широк и разнообразен: верноподданные Василия III и его политические противники, внутри страны и за ее пределами. Разумеется, и сведения, исходившие от них, разноречивы, а порой и противоречивы. Автор “Записок о Московии” такими их и сохранил. Про этом даже в тех случаях, когда в тексте нет указания на информатора, по эмоциональной окраске легко угадать, “откуда дует ветер”. Наиболее критические оценки внутреннего положения или внешнеполитических “кризисов” (1521 и 1524 гг.) исходили от иностранцев на русской службе. Недовольные размером жалованья артиллеристы, отличившиеся в 1521 г., получили прибавку по 10 флоринов, возможно, на месяц (Так исчислялись и доходы другого иностранца - Аристотеля Фиораванти почти за полвека до этого (см.: Хорошкевич А. Л. Данные русских летописей об Аристотеле Фиораванти//ВИ. - 1979. - № 2. - С. 202). ) (укажем для сравнения, что император Максимилиан за 10 лет до того прибавил по 1 флорину в неделю своему придворному генеалогу ради скорейшего завершения работы). Они не жалели красок для описания трусости великого князя, нерасторопности его воевод. Недовольные тем, что не пришлось обогатиться на разграблении Казани, казалось бы уже готовой сдаться, иностранцы поносили М. Ю. Захарьина, не сумевшего завершить захват Казани в 1524 г.

Если Герберштейн как археограф оказался на высоте и в целом точно привел тексты замечательных русских памятников, то как летописец свою линию на возвеличение могущественного союзника Священной Римской империи - Русского государства и его главы - он выдержал не полностью. Историки могут быть только благодарны ему за это, так: как в его труде содержатся уникальные сведения о внутреннеполитической истории Руси 20-х годов XVI в., трудностях борьбы за сохранение и упрочение многонационального государства, превратностях защиты ее южных и восточных границ.

Но политической историей Восточной Европы отнюдь не исчерпывается тематика “Записок о Московии”. В них охарактеризованы экономика страны, занятия населения и внешний вид городов, пути сообщения, в основном речные, быт и нравы разноплеменного населения этой части Европейского континента, придворный ритуал, великокняжеские пиры и охоты, торжественная праздничная служба в Успенском соборе, русские свадьбы и многое другое. В основе этих сведений лежат в основном собственные наблюдения Герберштейна. Внимательный наблюдатель, подготовленный к восприятию чуждых ему нравов и обычаев сочинениями своих предшественников и современников - М. Меховского и И. Фабра, знакомством с жизнью и бытом словен у себя на родине, Герберштейн подробно описывает и церемониал посещения гостем чужого дома, и церемониал встречи в великокняжеском дворце иностранного посла. С удовольствием принимая участие в великокняжеской охоте, он, как тонкий ценитель, отмечает породы собак и соколов. Дипломат, привыкший к роскоши имперских, польских, венгерских пиров, тщательно перечисляет виды столовой посуды и блюда на пиршествах Василия III и в домах послов. Рачительный хозяин, заботившийся о приумножении своего богатства, он вникает в тонкости пушной торговли на Руси и запасается весьма основательно русскими мехами, что принесло ему впоследствии немалый доход.

Сильное впечатление на Герберштейна произвели природа и климат Восточной Европы. Ему не повезло - в 1526 г. он попал в сильнейшие морозы, мог видеть и последствия предшествующих морозов зимы 1525/26 года и жары и засухи 1525 г. Лесистость и заболоченность территорий, по которым проходил путь его первого посольства в весеннюю распутицу 1517 г., подробно описаны путешественником. Герберштейн отметил быстрое освоение земель в Московском крае, где о былых лесах свидетельствовали лишь многочисленные пни.

Кратки, но выразительны его описания русских городов - Новгорода, Смоленска, Москвы (впрочем, последней он уделил достаточно места). Внимание посла привлекали укрепления, каменные здания, как правило, церковные, топография и характер заселения. Так, в Москве он отметил слободы кузнецов и других ремесленников, пользующихся огнем. Рассказал о мерах предосторожности, которые принимались ночью для охраны населения. В противовес городам польско-венгерского пограничья, где Герберштейн подвергся нападению, русские города и дороги произвели на него впечатление полной безопасности.

Справедливости ради стоит отметить, что сведения о тех городах, где сам Герберштейн не бывал, не многим отличаются от описаний виденных им самим. Если сравнить рассказы о Смоленске, Калуге, Устюге Великом, Владимире, то обнаружится сходство общей схемы: обязательна социально-экономическая характеристика (город и крепость, при этом город как центр торговли и ремесла), географическое положение, стратегическое значение, расстояние от других городов, иногда исторические сведения. В описании Смоленска отмечено, что это епископский город, внесены подробности о состоянии церквей и монастырей, уже во времена Герберштейна находившихся в руинах, обширный рассказ о присоединении Смоленска в 1514 г. Таким образом, можно сделать вывод, что и собеседники Герберштейна - русские люди имели точные сведения о географии своей страны - крупных и мелких населенных пунктах, путях сообщения, занятиях населения и т. д.

В целом в “Записках о Московии” С. Герберштейн представил пеструю картину жизни, быта, культуры и политической истории Восточной Европы и Зауралья. Если продолжить сравнение, то следует уточнить: “Записки” Герберштейна подобны мозаичному барельефу, если возможно такое сравнение, где художник пользовался фрагментами разной величины и качества: в виде глыб возвышаются памятники русской письменности, в их тени тонут мелкие сюжеты о низах русского общества, в отдельных местах поднимаются двусторонние рельефы - с одного бока яркие и мажорные, с другого - мрачные и-унылые (когда информация была противоречивой, например, от сторонников и противников великого князя). Ну а часть произведения оказалась за пределами заданных рамок - это разделы о Венгрии.

Негармоничность композиции “Записок” не случайна. Несмотря на то что работа над ними велась несколько лет, она не была завершена. Следы этого легко обнаружить в структуре текста, повторяемости некоторых сюжетов: Герберштейн дважды обращается к истории Венгрии, Казани, судьбе Глинского. На существование первого варианта, написанного еще при жизни Василия III, т. е. до 1533 г., указывает факт именования этого государя “нынешним великим князем” (с. 74). Некоторые “перекосы” возникли в результате дополнений и переработок, сделанных автором в изданиях 1551 и 1556 гг. Книга в целом созидалась очень долго - с конца 20-х годов XVI в. до середины 40-х. После каждого из путешествий на Русь оставались дорожники, приложенные в переработанном виде (с многочисленными экскурсами в другие темы) к основному тексту сочинения. Во время первого путешествия (как можно судить по отдельным ремаркам и введению к немецкому изданию 1557 г.) Герберштейн сделал больше всего выписок из летописей, которые и легли в основу начальной главы, посвященной истории Руси. Возможно, к этому же времени относятся и знакомство с Чином поставления Дмитрия-внука, тексты с описанием торговли. Ко второму путешествию следует отнести разделы, посвященные религии и положению церкви. Слово “включены” в заголовке относительно “сведений о религии” косвенно свидетельствует о том же. Разумеется, к 1526 г. в эпоху быстрых успехов Реформации этот аспект описания Руси приобрел особую актуальность.

Можно полагать, что первоначальный вариант “Записок” был создан вскоре после возвращения Герберштейна из второго путешествия, а вторично Герберштейн обратился к ним уже в начале 40-х годов. В 30-е годы он не прекращал интересоваться Русским государством. С появлением в Праге русского посольства Дмитрия Васильева, возможно, следует связать не точно датированные сведения о рождении Ивана IV, сообщения о судьбе Елены Глинской и всевластного при ней временщика. Об опекунах Ивана IV Герберштейн мог узнать и от польских послов в Вену в 1535 г., которые в свою очередь использовали информацию литовских магнатов и русских послов, в том числе Т. В. Заболоцкого Бражникова и Ю. Звягина (январь 1534 г.) (Сб. РИО. - Т. 59. - № 1. - С. 9. ), и польских политических деятелей, поскольку Герберштейн в конце 30-х - начале 40-х годов часто бывал в Польше. К 1544 г. книга была завершена, в 1546 г. был создан первый вариант иллюстраций, но лишь в 1549 г. “Записки о Московии” увидели свет. Это было очень своевременно: в 1548 г. в Польше вновь появилась партия, стремившаяся упрочить положение 8-летнего Яноша Запольяи. “Недоредактированность” книги, вероятно, след той спешки, в которой она готовилась к изданию.

“ЭТОТ ГЕРБЕРШТЕЙН - ИСТОРИЧЕСКИЙ РОДОНАЧАЛЬНИК ЕВРОПЕЙСКИХ СКАЗОЧНИКОВ О НАШЕМ ОТЕЧЕСТВЕ”

Столь суровый приговор барону Герберштейну вынес в 1894 г. Ив. Иванов (См.: Иванов Ив. Заметки читателя. Статья Михайловского Н. К. во французском журнале и суждения иностранцев и инородцев о русской литературе // Артист. - 1894. - № 37. - Год 6. - Кн. 5. - С. 172. ). Он был возмущен тем, что Герберштейн не знает русской истории, в том числе и даты начала Русской земли, рассказывает небылицы о монгольском иге, о нашествии татар узнал-де от епископа, который жил за 900 лет до нашествия, и считает, что хлеб, подаваемый за царским столом и имеющий вид хомута - символ рабства русских. Оставим на совести рьяного критика утверждение о епископе IV в., якобы повествовавшем о монгольском иге. У Герберштейна его нет, но в оправдание автора “Записок” скажем, что его положение было довольно трудным. Ведь и до сих пор самые вдумчивые исследователи уточняют хронологию ранней истории Руси, по крохам выискивают из источников сведения о монгольском иге.

Однако некоторые сообщения Герберштейна, совершенно ошибочные, не могут не удивлять. В” том числе и рассказ о хлебе в форме калача как символе зависимости. Ведь “колач”, или “колак” у тех славянских народов, обычаи которых Герберштейну были хорошо известны, так же распространен, как и на Руси. Вряд ли уместно связывать форму хлеба с игом, подчеркивая трагедию народа, последствия которой не были изжиты не только во времена Герберштейна, но и много позже. Теперь такое сравнение мы назвали бы некорректным.

Конечно, многие факты автор “Записок” перепутал. В комментариях подобные случаи отмечены. Подробно ошибки Герберштейна, в том числе и типографские, изложил В. Ляйч, известный исследователь творчества своего знаменитого соотечественника. Можно остановиться на одном примере, который раньше рассматривался как очевидное доказательство несостоятельности иностранца в описании русского быта. Речь идет о свадьбах. Об одном из актов свадебного ритуала Герберштейн рассказывает такое, чего нет ни в одном русском источнике. Якобы после свадьбы молодожен рассматривает подарки. Если они ему нравятся, то он после предварительной оценки на рынке и возмещения гостям стоимости подарков оставляет их себе, а если не нравятся, то возвращает дарителям. Все как один - историки и этнографы, начиная с А. В. Терещенко, наиболее подробно описавшего свадьбы в XIX в., кончая современными, в том числе и зарубежными учеными, например американским историком Д. Кайзером, считают это сообщение недостоверным.

Но обратимся к русским материалам. “Домострой” предписывает на сговоре составление двух типов документов - зарядной и рядной грамот, в которых родственники жениха и невесты дают взаимные обязательства относительно будущего имущества новой семьи. После свадьбы эти же старшие родственники собираются и тщательно подводят итоги, в том числе оценивают подарки, преподнесенные членами одного родового клана другому, проверяют, соответствует ли стоимость этих даров обязательствам, зафиксированным в зарядной записи. Если да, то обмениваются зарядными записями, а на рядной грамоте ставят свои подписи. Если же оценка вещей вызывает сомнение, то вполне возможно и обращение к специалисту - торговцу теми или иными товарами. А ведь в качестве даров и у Герберштейна, и в “Домострое”, и в актовых документах значатся и земли, и люди, и сукна, и драгоценности и многое другое.

Ну что ж, ошибся Герберштейн? Конечно. Он перепутал гостей с родственниками, хотя и те, и другие (а они принадлежали к верхам русского общества) неусыпно блюли собственные имущественные интересы (см. коммент. 311). Этот пример, как и многие другие, о которых шла речь в предшествующих разделах, показывает, что “Записки о Московии” - уникальный исторический источник, который представляет великое множество сведений, однако их следует анализировать и сравнивать с другими источниками, прежде всего русскими. Только такой метод обеспечивает историческую достоверность, что подтверждается исследованиями русских и советских историков Е. Е. Замысловского, М. Н. Тихомирова, А. А. Зимина, А. К. Леонтьева, Л. В. Черепнина, А. М. Сахарова, А. Д. и И. А. Горских и многих других по географии, социально-экономической и политической истории церкви, государства и права и пр.

Попытаемся продемонстрировать некоторые пока еще скрытые возможности анализа текста “Записок”. Обратимся к описанию Москвы, вернее Москвы-реки. Герберштейн пишет, что вплоть до “живого”, т. е. подвесного моста (на месте нынешнего Москворецкого), река была судоходна. Верховья же использовались лишь для сплава леса, который гнали плотами из окрестностей Можайска. Это зафиксировано и на плане г. Москвы, приложенном к изданию 1556 г., и полстолетия спустя - на плане “Кремленаграда”. Из этого факта явствует, что во времена Герберштейна Москва была перевалочным пунктом для товаров - с реки на сушу и с суши на реку. Не случайно, церкви, посвященные св. Николаю - главному покровителю торговли в развитое средневековье, были воздвигнуты у конца речного пути (так называемый Никола Мокрый) и конца сухопутной дороги (Никола Гостунский). А плотогонам по Москве-реке покровительствовал третий Никола - Можайский, изображавшийся в деревянной скульптуре с символом своего могущества - деревянным храмом или башней в руке (См.: Величков А. Н. Город Можайск, его святыни и окрестности. - М., 1880. ). Таким образом, краткое упоминание Герберштейна о использовании Москвы-реки как транспортной артерии лишь до подвесного моста у впадения р. Яузы проливает новый свет на причины и условия возвышения Москвы в XIV-XV вв.

Приведем другой пример. Герберштейн пересказывает уставную грамоту Хутынскому монастырю. Грамота содержит договор, так называемый “ряд” старцев монастыря с игуменом, определяющий взаимные обязанности сторон: старцы должны слушаться, а игумен строго выполнять свой долг наставника и пастыря. Среди прав старцев указано и такое - избирать себе игумена. Однако уставная грамота начинается с указания на то, что игумена “поставлять” в монастырь может только великий князь. Очевидно, это новейшее дополнение, сделанное в момент выдачи грамоты, т. е. в 1526 г. Василий III нуждался в опоре церковных иерархов Новгорода; опасаясь их противодействия, он в течение 10 лет лишал Новгород владыки. В лице хутынского игумена ему удалось получить эту поддержку. В храмовый праздник монастыря - 6 ноября, когда отмечался день смерти Варлаама Хутынского, благодарные старцы отправляли в Москву к государю просфору и святую воду (См.: Макарий (Булгаков). Археологическое описание церковных древностей в Новгороде и его окрестностях. - М„ 1860. - Ч. I. - С. 451. ). Игумен Хутынского монастыря позднее стал новгородским владыкой, а сам монастырь упрочил свое положение. В течение XV-XVI вв. хутынский игумен считался третьим среди церковных иерархов - после владыки и архимандрита Юрьевского монастыря: в день Иоанна Предтечи, один из главных праздников всего Великого Новгорода, в храме на Опоках, посвященном этому святому, наряду с первыми двумя служил и хутынский игумен (См.: Макарий (Булгаков). Запись о ружных церквах и монастырях в Новгороде и новгородских пятинах, составленная в XVI в. при новгородском архиепископе Александре (1577-1589)//Временник МОИДР. - М., 1856. - Кн. 24. - С. 31. ). С начала XVI в. начался стремительный рост его земельных владений, и к XVII в. монастырь стал крупнейшим землевладельцем Новгорода (См.: Воробьев В. М., Дегтярев А. Я. Русское феодальное землевладение от Смутного времени до кануна петровских реформ. - Л., 1986. ).

Таким образом, приводимый Герберштейном документ конкретизирует наши представления о процессе централизации Русского государства, взаимоотношениях церкви и государства в начале XVI в. Но значение этого документа значительно шире. Сам факт, что Герберштейн обратил на него внимание, очень показателен. В то время как по всей Европе кипели споры о прерогативах папской власти, о взаимоотношениях королевской власти и церкви, сама проблема взаимоотношений церкви и государства на Руси не могла не волновать австрийца Герберштейна. Ведь он хорошо знал о том, что и у него на родине со времен Фридриха III светская власть оказалась выше церковной. Создав два новых епископства - в Вене и в Винер-Нейштадте, Фридрих III добился того, что епископов туда назначал он сам (Vancsа М. Geschichte Nieder- und Oberoesterreichs. - Stuttgart; Gotha, 1927. - Bd. II. 1283 - bis 1522. - S. 455-456. ). Таким образом, в уставной грамоте Василия III Хутынскому монастырю Герберштейн мог усмотреть свидетельство аналогичного решения вопроса “церковь-государство” у себя на родине и на Руси.

Таких параллелей в истории Священной Римской империи и Русского государства было немало. К одинаковым средствам для обоснования своей власти прибегали “римские короли” и русские великие князья. И те, и другие возводили свой род к римским императорам - первые с 1442 г., когда в жалованной грамоте Энею Сильвию Пикколомини Фридрих III писал о “наших предках - божественных римских императорах” (Chmel J. Regesta Friderici III. - Wien, 1859. - Т. IV. - N 17. ), вторые - с конца XV в. (впрочем, их предшественники - тверские князья “взяли на вооружение” эту теорию значительно раньше, с середины XV в.) (См.: Лурье Я. С. [Рецензия]//Изв. АН СССР. - Отд.-ние лит. и яз., 1956. - Т. XV. - Вып. 2. - С. 171-177. - Рец. на кн.: Сказание о князьях владимирских/Подг. Р. П. Дмитриева, - М.; Л., 1955. ).

Для государя Священной Римской империи германской нации, и для великого князя - главы Русского государства - одинаково насущной была проблема централизации суда и финансов. И решали они их почти одновременно. С 1496 г. с целой серией реформ в этой области выступил Максимилиан I, который вводил то государственное казначейство, то дворцовое, но, встретив сопротивление со стороны знати, вынужден был ограничиться полумерами - организацией в 1501 г. центрального войскового управления, дворцового, или финансового суда, дворцового казначейства, счетного, домового и др. казначейств (Vancsа М. Ор. cit. - S. 568-573; Wiesflecker H. Kaiser Maximilian I. Das Reich, Oesterreich und Europa an der Wende zur Neuzeit. - Wien, 1975. - Bd. II.- S. 175-313; 1977. - Bd. III. - S. 70. ). Герберштейн, сам бывший членом государственных и местных финансов и судебных органов, с интересом изучал опыт централизации управления в Русском государстве. Следствием этого явились пересказ Судебника 1497 г. и детальное изложение принципов судопроизводства в Русском государстве. Несомненно, его должна была привлечь практика централизации суда, который вершился - во всяком случае, по особо тяжким преступлениям - только в Москве. Примечательно для Герберштейна было и само наличие общегосударственного судебного кодекса, аналогичный появился на его родине лишь треть века спустя - в 1532 г.

Все вышеприведенные примеры касаются политической истории и идеологии. Можно привести и другие. Герберштейн рассказывает о мельницах на Москве-реке, Яузе, Неглинной, Клязьме (которая, по его словам, “славна... по многим находящимся на ней мельницам”). Эти свидетельства Герберштейна об использовании энергии рек для переработки зерна очень важны в связи с тем, что в русских источниках крайне мало данных об этом. А. Д. Горский полагает даже, что “мельничное дело в XIII-XV вв. в качестве специального занятия только зарождалось” (Горский А. Д. Сельское хозяйство и промыслы // ОРК. XIII-XV. - Ч. I. - С. 91. ).

Чрезвычайно ценны данные Герберштейна о народах севера и востока страны, поскольку их собственных памятников письменности практически не сохранилось. Он сообщает множество сведений об этих народах - приводит русские названия (мордва, мурома, чуваши, самоеды), описывает основные занятия, особенности быта, религию, характеризует их язык и иногда даже вставляет отдельные слова. Так, о мордве он пишет, что они живут в редко расположенных селах, занимаются земледелием, но одновременно добывают себе пропитание охотой и бортничеством. Часть их язычники, часть магометане. Подробно описывает их воинские качества. Как правило, они пехотинцы, вооруженные луками длиннее обычных, меткие стрелки, имеющие большой опыт в ведении боя. Можно предполагать, что Герберштейн и сам видел мордовских воинов в столице государства.

Особенно подробно пишет Герберштейн о литовцах и земгалах, с жизнью и бытом которых ему неоднократно приходилось знакомиться. “Народ (на этот раз в нашем смысле слова. - А. X.) жалок и угнетен тяжелым рабством”. Его разоряют магнаты своими грабительскими набегами, представители администрации, промышляющие взяточничеством, великокняжеской власти, взимающие не названную Герберштейном “ордынщину” (у него идет речь просто о ежегодной денежной подати на охрану пределов королевства), церковь с ее десятинами и пошлинами, наконец, непосредственные господа крестьян, на которых они должны нести барщину в течение шести дней в неделю. Для земгалов, по Герберштейну, характерно и огромное отставание в области применения орудий сельскохозяйственного труда. Вместо железных сошников, которые уже несколько столетий были обычным орудием в Восточной Европе, те якобы по-прежнему пользовались деревянными.

Думается, при общей точности картины Герберштейн несколько сгущает краски, чтобы показать, на какой низкой стадии развития находились подданные великого князя литовского и короля польского, как безжалостен был господарь к ним (этому служила приводимая Герберштейном молва о самонаказании, вплоть до лишения себя жизни), а соответственно - как непрочен фундамент власти и далеких (вплоть до Венгрии) внешнеполитических притязаний этого государя.

Яркие зарисовки быта и нравов крымских и казанских татар во многом дополняют сведения русских летописей и крымских и казанских актов и помогают решить давний историографический спор о степени зависимости этих наследников Джучиева улуса от Османского султаната. Герберштейн упоминает об этом в связи с Саадат-Гиреем, который “находился... на службе” у “императора турок”, однако хан, по версии посла, из-за нарушения крымских обычаев недолго смог продержаться у власти. Таким образом, согласно представлениям Герберштейна или скорее его информаторов, зависимость Крымского ханства от султаната не была постоянной.

Можно было бы привести и многие другие примеры.

Осуществляя свой замысел книги как панегирика внешней политике Габсбургов, Герберштейн опирался на такой систематический подбор фактов русской истории, такую разностороннюю характеристику России, которая надолго сделала “Записки о Московии” основным источником сведений о ней за ее пределами. Герберштейн создал книгу, всесторонне и в целом благожелательно характеризовавшую народы Восточной Европы.

Конечно, в “Записках” чувствуется снобизм европейца, овладевшего всей полнотой античного наследия, по отношению к тем, кому еще не довелось изучить его так основательно. Но этим грешит не только Герберштейн. Это обычный тон, например, в итальянских описаниях немецких городов и земель, жителей которых они постоянно относили к “варварам”. Не лишен текст “Записок” и ошибок, которыми посол во многом обязан своим информаторам, далеко не всегда лояльно относившимся к русским. Тем не менее его, человека эпохи Возрождения, интересовали разные стороны жизни, о которых он рассказал с педантизмом ученого и яркостью писателя. Он пишет о людях то с нескрываемой иронией - как относительно митрополита Даниила, стремившегося придать своему пышущему здоровьем лику бледность утомленного в еженощных бдениях ревнителя православия, то с некоторой брезгливостью - как о Ших-Ахмате, то с нескрываемым восхищением - как о подвижнике и аскете С. Ф. Курбском. Изысканность речи дипломата не заслонила живой реакции Герберштейна, внимательного зрителя и слушателя, умеющего ценить не только собственное достоинство, но и достоинство собеседника, уважать народы, нравы и обычаи которых он описывает.

Как тут не вспомнить наивного удивления западно-германской издательницы “Записок” Герберштейна, восхищавшейся тем, что посол доказал “великую” истину: “...русские в сущности... такие же люди, как и мы все” (Seifert T. Einleltung//Sigismund zu Herberstein. Retse zu den Moskovitern 1526/Hrsg. und eingeleitet von T. Seifert. - Muenchen, 1966. - S. 30. ).

Вот почему “Записки” Герберштейна поныне заставляют читателя с интересом относиться к этому произведению, искать и находить в нем все новые грани и аспекты русской и всеобщей истории.

“ЗАПИСКИ О МОСКОВИИ” ГЕРБЕРШТЕЙНА И ПРЕДШЕСТВОВАВШИЕ ОПИСАНИЯ РУССКОГО ГОСУДАРСТВА

Несмотря на то что русские послы и дипломаты, посещавшие зарубежные страны в конце XV - начале XVI в., старательно информировали иностранцев о своем государстве, знания о нем оставались достоянием узких придворных кругов тех или иных правителей Европы. Так, рассказ Г. Траханиота, давшего краткую, но емкую характеристику Русского государства в 1486 г., был записан в канцелярии миланского герцога. При дворе Максимилиана было известно “подробное объяснение о расположении, нравах, различиях скифского народа” Н. Розенберга 1503 г. (Exlanatio compendioso de situ, moribus, diversitate Scithicarum gentium). Более широкий круг читателей познакомился с рассказами Дмитрия Герасимова и Власа Игнатьева, переложенными и обнародованными Павлом Иовием Новокомским и секретарем Фердинанда Йог. Фабром в 1525 г.

Далеким от истины и крайне тенденциозным было изображение “Московии” в “Трактате о двух Сарматиях” Матвея Меховского, написанном наспех к высокоторжественному венчанию короля польского и великого князя литовского Сигизмунда I с Боной Сфорца. Меховский, не бывавший на Руси, получал сведения о ней только от русских военнопленных, при этом на одно-два десятилетия устарелые. Герберштейн был знаком с книгой краковского каноника, в первое путешествие на Русь он взял ее с собой. Во второй приезд он имел и книгу Фабра и, вероятно, перевод Меховского на немецкий, сделанный противником Лютера Иоганном Экком. Во время пребывания на Руси Герберштейн проверял и уточнял сведения этих авторов, отмечая в своих “Записках” каждый случай разногласия. Несколько меньше его полемика с Себастьяном Мюнстером, “Космографией” которого издания 1544 г. он пользовался при окончательной доработке книги.

Юрий (Георг) Траханиот, Дмитрий Герасимов, Влас Игнатьев представляли новое направление в развитии историко-географических и историко-этнографических знаний, опиравшихся на реальности,им,однако, не удалось изменить традиционных представлений о Русском государстве и Восточной Европе в целом. В географической литературе по-прежнему господствовали взгляды античных географов; на картах Руси наносились несуществующие Гиперборейские горы, реки Ра и Танаис, давно переменившие названия (Schmidt-Falkenberg H. Die “Geographie” des Ptolomaeus und ihre Bedeutung fuer die europaeische Kartographie//Forschungen und Fortschritte. - Berlin, 1965. - Bd. 39. - Hf. 12. - S. 353-357. ). Даже Герберштейн очень осторожно вводит современные наименования, каждый раз указывая соответствующее античное название. Пожалуй, только в этом прослеживается его преемственность от старой географической литературы. В целом же “Записки о Московии” - полный пересмотр античных представлений о Восточной Европе. Герберштейн первый правильно указал расположение Уральского хребта, определил истоки крупнейших рек Восточной Европы, опроверг мысль о существовании знаменитых с античности Меотидских болот.

Если “Космография” Себ. Мюнстера содержала иллюстрации го“ родов, как две капли воды похожих друг на друга, то труд Герберштейна придавал зримую реальность различным местностям и городам Руси. Однако взаимодействие “Записок” Герберштейна с книгами его предшественников не ограничивается уточнением и проверкой их данных. Саму структуру книги Герберштейна во многом определили сочинения его предшественников. Первоначальный план “Записок о Московии” с их членением на историю и хорографию полностью соответствовал построению “Трактата” Меховского.

Длительность создания книги Герберштейна определила появление некоторых неточностей в историко-географических терминах. Если в начальных разделах автор правильно именует описанную им страну “Руссией” и вопреки польско-литовской концепции настаивает на единстве Руси вне зависимости от политической принадлежности ее частей в XVI в., то в более поздних дополнениях, равно как и в заголовке, он принимает термин, восходящий к польской традиции - Московия. Этот термин подчеркивал ограниченность власти главы государства пределами Московского княжества и ставил под вопрос правомерность борьбы за воссоединение древнерусских земель в Русском государстве.

ПРИБЕГНИ К КНИГЕ СИГИЗМУНДА, КОТОРЫЙ МОЖЕТ РАССКАЗАТЬ ВСЮ ПРАВДУ (Rude and Barbarous Kingdom. Russia at the Accounts of Sixtuenth Century English Voyagers/Ed, by L. E. Berry and R. O. Crummy. - London, 1968. - P. 84. )”.

Дж. Турбервиль

“Записки о Московии” сыграли огромную роль в расширении экономических и культурных связей России с другими европейскими странами. Уже книга М. Меховского вызвала огромный интерес Якоба Фуггера (Dоnnert E. Siegmund von Herberstein. Zur deutschen Russlandkunde des 16. Jahrhunderts//Wissensehaftliche Zeitschrift der Friedrich-Schiller-Universitaet Jena. Gesellechafts- und sprachwiss. - Reihe. - 1957-58. - Jg. 7. - Hf. 1. - S. 79. ), главы крупнейшего в Центральной Европе торгово-ростовщического дома, горнопромышленника в Тироле и Венгрии, широко торговавшего металлами, в первую очередь серебром и медью. По инициативе Фуггера аугсбургский теолог, противник Лютера, Йог. Экк предпринял перевод “Записок”, а сам Фуггер в конце первого - начале второго десятилетия XVI в. развернул бурную деятельность по расширению торговли с Русью.

Практическо-экономический эффект великолепной книги Герберштейна был еще больше. В 1865 г. И. Гамель, специально занимавшийся историей установления и начального периода русско-английских отношений, отметил, что рассказ о плавании в Данию в 1494 г., изложенный Герберштейном со слов Истомы Малого, послужил толчком к развитию русско-английской торговли на севере Европы. Инициатор организации экспедиции для поисков Северо-Восточного прохода в Индию и Китай, итальянец Себастьян Кабот знал об издании книги Герберштейна; непосредственным участникам экспедиции, английским мореплавателям Ричарду Ченслору и Хью Уиллоуби, был хорошо известен город Вардегуз, расположенный невдалеке от будущей Колы (См.: Гамель И. X. Англичане в России XVI-XVII ст. - Спб., 1865. - С. 34, 53, 58, 65. ). К тому же мнению о роли “Записок” для расширения экономических связей стран Северной и Северо-Западной Европы пришел и советский исследователь А. С. Самойло: “Сама экспедиция Уиллоуби и Ченслора явилась результатом опубликования сведений русских мореплавателей Герберштейном” (Самойло А. С. Первые попытки английской компании захватить русский рынок в XVI - первой половине XVII в.//Учен. зап. Моск. обл. пед. ин-та.-1955.- Т. XX. - С. 8. ). А. С. Самойло обращает внимание на хронологическую последовательность событий во времени: 1549 г. - первое издание книги, 1550 - ее перевод на итальянский, 1551 - предложение Себ. Кабота о плавании на русский север, 1552 - снаряжение экспедиции, май 1553 г. - ее начало (К тому же мнению пришел и голландский историк Т. С. Янсма, не знакомый с трудами своих предшественников: Jansmа Т. S. Oliver Brunel to Dordrecht: de noord-oostelijke doorvaart en het westeuropeesch-russisch contact in de zetiende eeuw// //Tijdschrift voor Geschiedenis. - Groningen, 1946. - 59 Jaarg. - Aid. 2-3. - Biz. 341. - N 1. ). Точное соответствие маршрута пути, указанному Истомой, конечная цель, определенная в книге Герберштейна как путь к Китайскому озеру по Оби вверх (именно туда и стремились англичане в 1556-1558 гг.), - все это укрепляет в мнении И. X. Гамеля, А. С. Самойло и Т. С. Янсма.

Если английская экспедиция положила данные Герберштейна в основу своей практической деятельности - и это легко установить, - то воздействие “Записок” на другие сферы международных отношений определить труднее.

С конца XVI в. Герберштейн был признан в качестве классика славистики (Воhоriс A. De Latino-carniolana Literatura, ad Latinam linguae analogiam accomodata, unde Moshoviticae, Rutenicae, Polonicae, Boemicae et Lusaticae lingvae, cum Dalmatica et Croatica cognatio, facilae deprehendetur. - Wittenbergae, 1584. - Praefatio, Bogen 3. - S. 3. ), а его транслитерации русских слов остались в употреблении до наших дней (например, слово “царь”) (См.: Исаченко I. - C. 330. В свою очередь его транслитерация восходит к польской М. Меховского. ). Сведения Герберштейна по географии Восточной Европы и этнографии населявших ее народов были авторитетны для ученых эпохи Реформации.

Однако отношение к “Запискам о Московии” не было однозначным уже в XVI в. Религиозной терпимостью автора был крайне недоволен папский легат А. Поссевино, не нашедший в них рекомендаций по обращению “схизматиков” - русских в “истинную веру” - католичество. Недовольны были Герберштейном и на Руси: в связи с миссией Поссевино горячо обсуждался вопрос, справедливо ли утверждение Герберштейна об омовении рук государем во время приема иностранных послов. Русские дипломаты, опровергая это, назвали его “Записки” “старой баламутной книгой” (Поссевино А. Исторические сочинения о России XVI в. - М., 1983. - С. 51, 65, 71; Карамзин H. М. История государства Российского. - Спб., 1821. - Т. IX. - С. 228. - Примеч. 634. ). Большим почтением и уважением к Герберштейну проникнуты сочинения князя А. М. Курбского. В глазах Курбского он - “нарочитый муж цесарский и великий посол” (РИБ.-т. 31.-Стб. 164. ).

В труде Герберштейна в идеальном виде были даны тип и форма повествования о России. Иностранцы, посещавшие ее после 1549 г., широко и свободно использовали это сочинение для придания собственным трудам основательности и солидности. Пересказ текста Герберштейна считался отнюдь не зазорным, но почетным для каждого путешественника. Его книгу перелагали до середины XVII в.: в Северной Европе - гданьский сенатор С. Нейбауэр (Нейгебауэр) (Neugebauer S. Moscovia. Hoc est de origine, situ, regionibus, moribus, religione ac Republicae Moscoviae Commentarius. - Gedani, 1612. ), шлезвиг-голштинский посол в Россию и Персию А. Олеарий (См.: Олеарий А. Описание путешествия в Московию и через Московию в Персию и обратно/Введ., пер. примеч. и указ. А. М. Ловягина.-Спб., 1906. ), а также неизвестный, издавший в связи с посольством И. И. Чемоданова “Подробное описание Великого княжества Московского” в 1657 г. в Милане, Болонье и Флоренции (Бумаги Флорентийского центрального архива, касающиеся до России. Итальянские и латинские подлинники с русским переводом/Пер. М. Д. Бутурлина. - М., 1871. - Ч. I. - С. 319-369, 107-148. ). Они были последними, кто положил труд Герберштейна в основу собственных записок.

Однако ни одному из последователей Герберштейна (авторам путевых записок о России XVI в.) не удалось превзойти его по степени добросовестности и всеохватности русской жизни. Либо это были ярые враги России, воевавшие на ее границах (А. Гваньини), либо ограниченные кругозором обычных авантюристов опричники (Таубе и Крузе, Штаден), создававшие свои сочинения не для информации о России, а для ее покорения или отторжения части ее территорий, либо необъективные проводники папской политики окатоличения (А. Поссевино), либо, наконец, многочисленные английские путешественники, не знавшие, как правило, русского языка. Даже представитель Империи Даниель Принц фон Бухау, посетивший Москву подобно своему соотечественнику дважды - в 1576 и 1578 гг., не смог дополнить труд своего предшественника, в историко-географической части.

Во второй половине XVI в. существовали, однако, некоторые объективные причины, мешавшие созданию панорамы России такой же широты, какой она удалась Герберштейну. Прекращение ведения летописей, за исключением сугубо официальных, а с 70-х годов XVI в. и этих последних, затрудняло ознакомление с историей и современным состоянием Российского царства. С начала Ливонской войны европейский читательский рынок наводнили памфлеты, в карикатурном виде представлявшие русского царя и имевшие целью мобилизовать общество на борьбу с “Московией”. Потоку клеветы и сатир на русского даря противостояло лишь одно сочинение - имперского посла Даниеля Принца, созданное в годы войны, после 1578 г., построенное в строгом соответствии со структурой “Записок” Герберштейна, написанное в той же тональности доброжелательства и дополненное сведениями Никоновской летописи и “Сказания о князьях владимирских”.

В зарубежной россике труд Герберштейна занимал и будет занимать почетное место, потому что их автор показал, каких замечательных успехов в познании других народов может добиться человек, с уважением относящийся к их культуре. “Мир богатит государства” (ПДС. - Т. I. - Стб. 297. ), - вслед за русскими дипломатами можно повторить и сегодня, читая “Записки о Московии” Сигизмунда Герберштейна.

Текст воспроизведен по изданию: Сигизмунд Герберштейн. Записки о Московии. М. МГУ. 1988

Герберштейн Сигизмунд (1486 -1566) - немецкий барон, дипломат и путешественник. Большие услуги оказал империи, ведя переговоры с турками и поляками. Во главе дипломатической миссии императора Максимилиана I посетил Россию в 1516, а в 1523 -1527 ездил в Россию от имени эрцгерцога Фердинанда. В целях создания коалиции гос-в для борьбы с турками безуспешно добивался мира между Россией и Польшей, настаивая на передаче Польше Смоленска. Герберштейн - автор «Записок о Московитских делах», содержавших географич. описание России и характеристику её акономич. уровня) быта и религии, а также истории России с древнейших времён.

Герберштейн Сигизмунд - барон, немецкий дипломат. В составе имперских посольств посетил Данию, Чехию, Нидерланды, Испанию, итальянские государства, Турцию, Польшу, Венгрию, Великое княжество Московское. Способствовал продлению перемирия между Русским государством и Польшей (1526). В 1549 году опубликовал книгу "Записки о Московитских делах". Полстолетия Сигизмунд Герберштейн верой и правдой служил четырем королям (это четыре Габсбурга - Максимилиан I, Карл V, Фердинанд I и Максимилиан II), о чем сообщает и надпись, высеченная на его надгробном памятнике. Родился он в 1486 году в замке Виппах (ныне Випава) в Штирии. Здесь, в горах славянской Крайны, Сигизмунд Герберштейн провел свое детство, что дало основание одному из исследователей назвать его "пограничным немцем". Общение с коренным населением - славянами - наложило известный отпечаток на формирование отпрыска обедневшего, но очень древнего рода немецкой Штирии. В отличие от большинства своих сверстников, Герберштейн уже в отрочестве наряду с латынью учил и словенский язык, чем вызывал насмешки своих сверстников. Будущий дипломат познакомился с обычаями, верованиями и жизнью славянской общины. В 1499 году он поступил в Венский университет, переживавший эпоху расцвета. Здесь, в частности, преподавал Конрад Цельтис, внедряя гуманистическое направление в географии. Герберштейн получил степень бакалавра, почти постыдную для молодых людей благородного происхождения. В 20 лет будущий дипломат покинул университет, чтобы обеспечить семью, оставшуюся на его попечении. В 1506 году он поступил на службу к Габсбургам. Герберштейн участвовал в походе против Венгрии, предпринятом Максимилианом, тогда еще носившим титул римского короля, ради заключения брака одного из его внуков - Фердинанда с Анной, дочерью венгерского короля Владислава Ягеллона. Герберштейн отличился в ряде сражений. Во время войны с Венгрией за успешную доставку провианта в осажденную крепость Маран и разгром вражеского отряда в ходе очередной вылазки против венецианцев Герберштейн удостоился посвящения в рыцари самим Максимилианом, разглядевшим в юном выходце из Штирии не только отважного воина, но и разумного и осторожного политика (1508). Рыцарь по воле римского короля превратился в дипломата. С 1515 года Герберштейн стал членом Имперского совета, а в 1516 году он получил деликатное поручение - убедить датского короля Кристиана II в необходимости хранить верность собственной супруге Изабелле - внучке Максимилиана I и сестре будущего императора, а пока герцога бургундского Карла - и расторгнуть связь с дочерью трактирщицы Сигбрид, некоей Дивеке. Король уже тогда был известен жестокостью и неуравновешенностью. Герберштейну удалось добиться аудиенции у короля, но на этом успехи дипломата закончились. Получив отрицательный ответ, Герберштейн тем не менее завоевал благосклонность Кристиана II. Неудача миссии не повлияла на дальнейшую карьеру Герберштейна. Неукоснительное следование инструкциям, твердость, разумная настойчивость и корректность, проявленные послом в Дании, произвели впечатление при дворе. Через несколько месяцев в Вене Герберштейн получил полномочия посла императора в Московию. Не останавливаясь подробно на сложном международном положении 20-х годов XVI века, отметим, что поездка Герберштейна была одним из ходов запутанной игры Габсбургов, пытавшихся одновременно предотвратить наметившееся сближение Москвы с Данией, ливонским орденом и Францией, а также создать заслон на северо-востоке против турецких полчищ, вторгшихся на Балканы и угрожавших дунайской империи. Задачи эти оказались чрезвычайно сложными и практически невыполнимыми. В конце 1516 года из Вены в Вильно и Москву отправилось посольство барона Сигизмунда Герберштейна. Первую часть своей сложной миссии оно выполнило успешно. Герберштейн представил польскому королю его невесту принцессу Бону, которая совершенно очаровала его. Сигизмунд изложил имперскому послу свою программу мирного урегулирования отношений с Россией. Непременным условием было возвращение Великому княжеству Смоленска. Теперь оставалось склонить к принятию этого условия Вас

илия III, и Герберштейн мог бы считать свою поездку блистательным триумфом. 18 апреля он прибыл в Москву. И здесь имперскому послу была устроена торжественная встреча. 22 апреля начались переговоры. К их главной теме (заключение мира с Литвой и союза против турок) Герберштейн подходил исподволь. Свою речь он начал с того, что весьма красочно описал ту угрозу, которую представляли для "христианского мира" турки. Барон Сигизмунд говорил, что турецкий царь победил "великаго султана, Дамаск и Ерусалим и все его государства силою взял". Единственное спасение от грозящей беды - это соединение и согласие между христианскими державами. Герберштейн старался внушить Василию III мысль, что война с Турцией - главная задача, которая должна волновать русское правительство. Но, вероятно, он, как, впрочем, и Максимилиан, не сознавал, что идея втянуть Россию в войну с Турцией (которая для Москвы представлялась потенциальным союзником, а не врагом) была утопичной. Уже во время пребывания Герберштейна в Москве (22 апреля) к турецкому султану отправился гонец Д. Степанов с предложением мира и дружбы. До Царьграда он так и не доехал: на Дону его убили татары. Страшные картины "турецкой опасности", нарисованные Герберштейном, оказали воздействие на московский двор совершенно противоположное тому, на которое рассчитывал опытный имперский дипломат. Великий князь Василий III и его окружение еще раз убедились в необходимости сохранять дружеские отношения с Портой. Русские дипломаты оставили у имперского посла полную иллюзию согласия России на "единачество" с другими "христианскими державами" для борьбы с "врагами христианства". Это было совершенно необходимо для того, чтобы добиться своей цели - использовать имперское посредничество при заключении выгодного и прочного мира с Великим княжеством Литовским. Дело оказалось сложным. Василий III хотел, чтобы мирные переговоры велись в Москве, а именно этого и не желал Сигизмунд. Для уточнения места ведения переговоров русское правительство разрешило племяннику Герберштейна Гансу фон Турну 26 апреля отбыть ко двору польского короля. Вернувшись 14 июля в Москву, он сообщил, что Сигизмунд согласен прислать своих послов только на русско-литовскую границу. Василия III это не устраивало. Переговоры, таким образом, зашли в тупик еще прежде, чем начались. Камнем преткновения стал "процедурный" вопрос. Ганс фон Турн снова был послан в Литву. Он передал королю, что Герберштейн будет считать свою посредническую миссию законченной, если тот не согласится, чтобы переговоры происходили в Москве. Под нажимом имперского дипломата Сигизмунд принял это условие. Литовские послы Ян Щит и Богуш прибыли в Москву 3 октября 1517 года. Посредником в переговорах выступал Герберштейн. Московский государь торжественно заявил, что готов примириться с Сигизмундом ради своего "брата" Максимилиана и из-за того, чтобы "рука бесерменская не высилася и государи бы бесерменские вперед не ширились, а христианских бы государей над бесерменством рука высилася и государства бы христианские ширились". Эта расплывчатая формулировка о "бесерменских государях" вообще давала русским дипломатам возможность интерпретировать ее так, как им выгодно, и одновременно создавала впечатление готовности России вступить в антитурецкую лигу. Гораздо труднее приходилось обеим сторонам, когда нужно было от деклараций переходить к рассмотрению конкретных условий мира. И русские, и литовские дипломаты начали торг с "запроса". Василий III заявил, что Сигизмунд "неправдою" держит "отчину" русских князей - Киев, Полоцк и Витебск. Справедливость русских требований фактически была признана по договору 1514 года России с империей, и, когда русские дипломаты сослались на этот договор, Герберштейну ничего не оставалось, как заявить, что договор заключен "не по государя нашего велению". Со своей стороны литовские послы говорили о том, что им издревле принадлежит не только Смоленск, но и Новгород, Псков, Вязьма и Северщина. Разговор, словом, велся на столь различных языках, что о взаимопонимании не могло быть и речи. Прояснила, но не облегчила ситуацию позиция, занятая Ге

рберштейном. Он высказался за передачу Смоленска Литве, сославшись на пример Максимилиана, отдавшего Верону ее гражданам. Но отказываться от старинного русского города, присоединенного с таким большим трудом, Москва не собиралась. Не возражая в принципе против продолжения переговоров, московские дипломаты решительно отклонили предложения Герберштейна. Ему ничего не оставалось, как покинуть Москву. 22 ноября он вместе с московским послом дьяком В.С. Племянниковым отбыл к имперскому двору. Итог первой миссии Герберштейна в Москву не принес желаемого результата. Тем не менее отношения Московии с империей, прерванные после Венского конгресса, были возобновлены. Осенью того же года австрийский посол возвратился в Вену. Видимо, здесь, в столице империи, в кружке венских гуманистов, внимавших его рассказам о далекой и необычной Московии, у Герберштейна впервые возникла мысль написать книгу о своем путешествии. Немаловажную роль могли сыграть и дневники, которые вел Герберштейн во время путешествия. Но прошло еще много лет, прежде чем эта идея осуществилась. На 20-30-е годы XVI века Герберштейн был одним из руководителей делегации, посланной для приглашения Карла V на престол империи; он возглавлял посольство на Балканы, вел переговоры с венецианским дожем, турецким султаном, посещал почти все страны континентальной Европы. А в 1526 году Герберштейн вновь был послан в Московию, с той же целью, что и в первый раз. Второе посольство оказалось удачливее, чем первое. 29 августа 1526 года в битве с турками при Мохаче погиб венгерский король Людовик (Лайош II) Ягеллон. При Ягеллонах позиции центральной власти ослабели. Даже угроза османского нашествия и грандиозный поход османов на Белград в 1521 году не могли привести к усилению централизаторских тенденций. Через пять лет, в 1526 году, состоялся новый поход, в результате которого Венгрия стала добычей могущественного соседа. Венгерские события, тесно связанные с ростом турецкой угрозы, а также энергичный нажим имперской и польской дипломатии заставили Сигизмунда искать прочного мира с Россией: ведь в 1527 году кончалось пятилетнее русско-литовское перемирие; нужно было думать о будущем. 14 октября в Можайск, где в это время находился "на потехе" Василий III, прибыли литовские представители - полоцкий воевода Петр Станиславович Кишка и подекарбий Богуш. Здесь в присутствии Герберштейна начались переговоры. Литовские представители непременным условием заключения мира ставили уступку Смоленска. Русская сторона на это категорически не соглашалась. Тогда Кишка и Богуш пошли на заключение нового, теперь уже шестилетнего, перемирия. С этим литовское посольство и покинуло Можайск. Вместе с ним в ноябре 1526 года из России уехал и Герберштейн. 28 февраля 1527 года Сигизмунд I подписал договор, продлевавший на шесть лет (с 25 декабря 1526 по 25 декабря 1532 г.) перемирие между Литвой и Россией. Планы церковной унии и антитурецкие проекты империи были тактично, но вместе с тем решительно отклонены русскими дипломатами. Гибель Людовика Ягеллона крайне осложнила положение в Восточной Европе и привела к длительной борьбе империи и других держав за венгерскую корону. 13 ноября того же года сейм в Фейерваре избрал венгерским королем трансильванского воеводу Яноша Запольяи. Но почти одновременно (16 декабря) группа венгерских магнатов в Братиславе провозгласила королем брата императора Карла V Фердинанда I Чешского (женатого на сестре погибшего короля Лайоша II). Началась длительная междоусобная борьба между сторонниками обоих королей. Она сразу же осложнилась соперничеством Карла V (поддерживавшего Фердинанда) и польской шляхты, горячей сторонницы Яноша Запольяи, пользовавшегося покровительством турецкого султана. Сам же польский король Сигизмунд придерживался политики нейтралитета, скорее благожелательного по отношению к Фердинанду. На вопрос "кто виноват?" в Европе давали разные и противоречивые ответы. По-видимому, Габсбурги распространяли версию о том, что ответственность за поражение при Мохаче должен нести один из крупнейших венгерских магнатов - Янош Запольяи. Вслед за имперскими дипломатами

Вероятно, также оценивали роль Яноша Запольяи и в России. Судя по сочинениям Герберштейна, в Австрийском эрцгерцогстве вину за поражение при Мохаче возлагали не только на Яноша Запольяи. Таким же ответчиком считали Сигизмунда I Старого, польского короля и великого князя литовского, не пришедшего на помощь своему племяннику. Противоположное мнение высказал сам король на приеме австрийского посла Герберштейна 28 января 1527 года. Все несчастья и ссоры между христианскими государями, по его словам, происходят по вине тех из них, которые мечтают о захвате других государств, ведомые надеждами на чужие земли, они "выдают все христианство" на поток и разграбление неприятелю. Несомненно, Сигизмунд I намекал при этом на государя, направившего к нему Герберштейна, - австрийского эрцгерцога Фердинанда. Итак, три точки зрения - виноваты Янош Запольяи, польский король и великий князь литовский и, наконец, Габсбурги. Три виновника поражения при Мохаче - это три главные действующие силы на территории Венгрии, не считая Порты, в период с 1526 по 1549 год. Их борьба за раздел Венгрии то разгоралась, то утихала, их "вклад" в "решение" венгерского вопроса то сокращался, то увеличивался в зависимости от внутренней политики Польши и Австрийского эрцгерцогства, а также от соотношения их сил с силами Османского султаната. Два венгерских короля 14 апреля 1527 года заключили перемирие, закрепившее раздел страны между ними. Тем не менее отныне началось многолетнее кровавое соперничество партии Запольяи и Габсбургов в Венгрии. Первую поддерживала Польша. Герберштейн, будучи в Польше в очередной раз в конце февраля - начале марта 1528 года, сообщил Сигизмунду I требование Фердинанда - не предоставлять его сопернику Яношу Запольяи убежища в Польше. Большего он не осмелился потребовать. Османская опасность не исчезла, было ясно, что ее объектом отныне могут стать не только славянские и венгерские земли, но и земли эрцгерцогства. Военная активность Сулеймана возрастала. Летом 1528 года османские войска вторглись в Крайну. В этих условиях венгерский вопрос временно отступил на второй план. И вот в феврале - марте 1529 года Герберштейн отправился в Великое княжество Литовское со сложным дипломатическим поручением - добиться военной помощи от Сигизмунда I. Двухнедельное пребывание в Вильнюсе с 20 марта по 7 апреля 1529 года закончилось безрезультатно. Ни красноречивое описание османских захватов и угрозы, нависшей надо всеми государствами Юго-Восточной Европы и Центра, ни просьбы о помощи не возымели должного действия. Наряду с дипломатическими поручениями Герберштейн преуспевал и во внутриполитической жизни страны. После смерти Максимилиана I он в составе посольства отправился в 1519 году к будущему императору Карлу V. А при Фердинанде, австрийском эрцгерцоге, Герберштейн защищал не только государственные, но и представлял интересы родной Штирии. В начале 1521 года он стал членом Высшего Государственного совета Штирии, в 1527 году - членом Нижнеавстрийской камеры, в 1537 году - членом Высшего военного совета, в 1539 году - президентом Нижнеавстрийской камеры. В 1532 году Герберштейн был возведен в баронское звание. Вершиной своей дипломатической деятельности Герберштейн считал встречу с Сулейманом Великолепным, когда ему удалось говорить не распростертым ниц перед султаном, как было принято при османском дворе, но стоя на одном колене. Недаром позднее с разрешения императора Герберштейн пополнил родовой герб изображением "московита" и "турка", имея в виду две важнейшие дипломатические миссии своей жизни. Герберштейн выполнял многие поручения австрийской короны и к концу жизни (он умер 28 марта 1566 года) заслужил славу одного из опытных и деятельных дипломатов империи. Но не меньшую известность принесла ему книга "Записки о московитских делах". Труд Герберштейна издавался неоднократно и, безусловно, содержал информацию о России, интересную не только для европейских читателей, но и для русских. Можно полагать, что первоначальный вариант "Записок" был создан вскоре после возвращения дипломата из второго путешествия в Московию, а вторично Герберштейн об

ратился к ним уже в начале 1540-х годов. К 1544 году книга была завершена, но лишь в 1549 году "Записки о Московии" увидели свет. Это было очень своевременно: в 1548 году в Польше вновь появилась партия, стремившаяся упрочить положение Яноша Запольяи. "Недоредактированность" книги, вероятно, результат той спешки, в которой она готовилась к изданию. Внимание Герберштейна к судьбам Венгрии делает ее почти такой же героиней его сочинения, как Русь. Он дважды обсуждает венгерскую проблему, с болью возвращается к последним дням Людовика Венгерского, повествует о времени расцвета Венгерского королевства при Матвее Корвине (Матьяше Хуньяди) и начавшемся при его преемниках Ягеллонах - Владиславе (Ласло) и Людовике (Лайоше) - упадке. По словам историка В.О. Ключевского, "умный австрийский дипломат" пропел Венгрии "полную грустного чувства похоронную песнь". Оправданием политики Габсбургов, осуждением политики Ягеллонов, которых он обвинял в предательстве Венгрии в 1526 году, равно как и Яноша Запольяи, которому вменялись в вину сговор с султаном и открытая измена Венгрии, значение "Записок о Московии" вовсе не исчерпывается. Если бы их содержание можно было бы свести лишь к развернутому манифесту внешнеполитической линии Габсбургов по отношению к Венгрии, Польше и Русскому государству, книга не обрела бы столько читателей в последующих веках. Природный ум, наблюдательность, всестороннее образование, полученное во время поездок по Европе, возможность непосредственного общения с населением - все это обусловило достоинства "Записок о Московитских делах". Западная Европа впервые получила более или менее достоверный очерк о русском государстве, точное описание придворных обычаев, приема послов, религиозных обрядов и быта.

ЗАПИСКИ О МОСКОВИИ

Ближе всего к Московии Литва. Я имею в виду здесь не одну (собственно литовскую) область, но и прилегающие к ней страны, которые разумеются под общим именем Литвы (НГ Великое княжество Литовское с принадлежащими ему княжествами граничит с землями московитов. ) . Она тянется длинной полосой от города Черкассы, расположенного у Борисфена (НГ ниже Киева ), до самой Ливонии (НГ которая начинается у Дюнабурга на Дюне, именуемой русскими Двиной. ). Живущие по Борисфену Черкассы (Circassi) - русские и отличны от тех, про которых выше я сказал, что они живут в горах у Понта. В наше время над ними начальствовал Евстахий Дашкевич [который, как я упоминал, ходил в Московию вместе с царем Мухаммед-Гиреем] , муж весьма опытный в военном деле и исключительной хитрости. Хотя он неоднократно вступал в сношения с татарами, но еще чаще бивал их; мало того, он не раз представлял из себя изрядную опасность и для самого московита, у которого некогда был в плену (НГ здесь не совсем ясная фраза, опускаемая во всех современных переводах : So ist er auch bey dem Moscowiter gewest, die alle auch seinen herrn Khuenig offt uberfueert; понять ее можно приблизительно так : так он вел себя и с московитом (или, может быть : он бывал также и у московита), который, в свою очередь, часто обманывал его короля (т. е. имеется в виду следующий рассказ о коварстве Дашковича ) ). В тот год, когда мы были в Москве, он [нанес московитам поражение при помощи необыкновенной уловки. Эта история, мне кажется, достойна того, чтобы привести ее здесь. Он] провел в Московию неких татар, одетых в литовское платье, будучи уверен, что московиты без страха нападут на них, приняв за литовцев. Сам же он устроил засаду в удобном месте, поджидая мести московитов. Опустошив часть Северской области, татары направляются к Литве. Когда до московитов дошло, что те свернули и двинулись к Литве, то они подумали, что это литовцы, и вскоре, горя жаждой мщения, стремительно вторглись в Литву. Когда, повоевав ее, они возвращались обремененные добычей, Евстахий, (выйдя) из засады, окружил их и перебил всех до единого. Узнав об этом, московит отправил послов к польскому королю с жалобой на нанесенную ему (НГ несмотря на перемирие ) обиду. Король ответил им, что его (подданные) не наносили обиды, а (напротив) мстили за обиду. Таким образом московит, дважды осмеянный, вынужден был снести и ущерб, и бесчестье.

Ниже (НГ русских ) Черкасс нет никаких христианских поселений. При устье Борисфена, в сорока милях от Черкасс (НГ на берегу, ближнем к Валахии, ), находится крепость и город Очаков, которым владел царь Тавриды, отняв его не так давно у польского короля (НГ Великого княжества Литовского. ). Ныне им владеют турки. От Очакова до Альбы, старое название которой Монкастро, близ устья Тираса, четырнадцать миль (НГ ею тоже владеют турки ), от Очакова до Перекопа четырнадцать (НГ сорок ) миль. От Черкасс, что около Борисфена, до Перекопа сорок миль. На семь миль выше Черкасс по Борисфену встретим город Канев, в восемнадцати милях от которого (НГ выше по реке ) находится Киев, древняя столица Руссии. Великолепие и подлинно царственное величие этого города явны в его развалинах и руинах его памятников. И поныне еще на соседних горах видны остатки заброшенных храмов и монастырей, а кроме того, множество пещер и в них очень древние гробницы с телами, не тронутыми тлением . От людей, достойных доверия, я слышал, будто девочки там редко сохраняют целомудрие после семилетнего возраста. Причины тому приводились разные, но ни одна из них меня не удовлетворяет; купцам позволяется злоупотреблять девушками, но отнюдь нельзя увозить их. Если кто будет уличен в увозе девушки, то лишается и жизни, и имущества [разве что его спасет милосердие государя]. Там существует также закон, по которому имущество иноземных купцов, если им случится там умереть, переходит к королю или к его наместнику (НГ властям (Herrschafften) ); то же соблюдается у татар и турок по отношению к умершим у них киевлянам . Близ Киева есть одна горка, через которую для купцов проложена не совсем удобная дорога . Если при подъеме по ней сломается какая-нибудь часть повозки, то имущество, которое было на повозке, отбирается в казну. Все это мне рассказывал Альберт Гаштольд, воевода виленский, наместник (viceregens, -) короля в Литве. В тридцати милях от Киева вверх по Борисфену встретим Мозырь (Mosier) на реке Припяти, впадающей в Борисфен в двенадцати милях выше Киева. В Припять вливается рыбная река Тур (?) (Thur) , От Мозыря же до Бобруйска (Bobranzko) тридцать (миль). Поднимаясь далее, через двадцать пять миль прибудем в Могилев (Mogilew), на шесть миль от которого (НГ еще выше ) отстоит Орша. Названные города по Борисфену, расположенные все на его западном берегу, подвластны королю польскому, лежащие же на восточном берегу подчиняются государю московскому, кроме Дубровно и Мстиславля (Mstislaw), состоящих во владении Литвы. Переправившись через Борисфен, через четыре мили попадем в Дубровно, а через двадцать миль оттуда - в Смоленск. Из Орши наш путь лежал в Смоленск, а затем прямо в Москву (НГ Между Оршей и Дубровно произошла упомянутая выше битва. Минуло немного лет, а там выросли такие высокие деревья, что трудно поверить, что здесь, могло найтись место для такого количества народу и войска. ).

Город Борисов отстоит на двадцать две мили от Орши на запад; мимо него протекает река Березина, которая впадает в Борисфен ниже Бобруйска. По моей оценке на глаз, Березина несколько шире Борисфена у Смоленска. Я положительно думаю, что эту Березину древние считали Борисфеном , на что, мне кажется, указывает и самое созвучие их названий. Более того, если мы всмотримся в описание Птолемея, то оно гораздо более подойдет к истокам Березины, чем Борисфена, называемого Днепром.

[Кто были государи в Литве и когда они приняли христианство, об этом достаточно сказано в начале.] Дела этого народа постоянно процветали до времен Витольда. Если им откуда-нибудь грозит война и они должны защищать свое достояние против врага, то они являются на призыв с великой пышностью, более для бахвальства, чем на войну, а по окончании сборов тут же рассеиваются. Те же, кто останутся, отсылают домой лучших лошадей и платье, с которыми они записывались, и следуют за начальником (dux,-), с немногими (другими), как бы по принуждению. А магнаты (magnates), обязанные посылать за свой счет на войну определенное количество воинов, откупаются у начальника деньгами и остаются дома (НГ Если им предстоит поход, то они, изрядно снарядившись, быстро собираются в назначенном месте, но как только дело доходит до выступления (из лагеря), один за другим являются к начальнику, придумывая всевозможные отговорки, откупаясь у начальника деньгами, и остаются дома. Все ложится на плечи бедняков и слуг. Но даже если кто и отправляется (в поход), то лучших лошадей и снаряжение он отсылает домой. ); и это совершенно не считается бесчестьем, так что предводители и начальники войска велят всенародно объявлять в сеймах и в лагере, что если кто пожелает откупиться [наличными] деньгами, то может освободиться (от службы) и вернуться домой. Между ними наблюдается такое во всем своеволие, что они, кажется, не столько пользуются неумеренной свободой (НГ и добротой своих государей ), сколько злоупотребляют ею. Они распоряжаются заложенным им имуществом (bona impignorata) государей , так что те, приезжая в Литву, не могут жить там на собственные доходы, если не пользуются поддержкой местных (владетелей) (provinciates) (НГ Некоторое время они распоряжались даже доходами государей. Так, когда туда прибыл король Сигизмунд, то ему приходилось жить на привезенные им с собой деньги, коль скоро местные владетели (Herrn oder Landleut) не давали ему чего-либо по собственному усмотрению (auss gutem willen). ). Этот народ носит длинное платье; вооружены они луками, как татары , и копьем (hasta, Spiess oder Copien) со щитом (НГ а также саблей ), как венгры. Лошади у них хорошие, причем холощеные, и без железных подков; уздечка легкая. Столицей народа является Вильна; это обширный (НГ Вильна, по-латыни и по-славянски Wilna ) город, расположенный между холмами при слиянии рек Вилии (Welia) и Вильны. Река Вилия (НГ сохраняя свое имя ) в нескольких милях ниже Вильны впадает в Кронон (Cronon). Кроной же [течет мимо города Гродно (Grodno), название которого до известной степени похоже на название реки, и] в том месте, где впадает в Немецкое море , отделяет [некогда подвластные Тевтонскому ордену] народы прусские, которые ныне находятся в наследственном владении маркграфа бранденбургского Альберта (-, Albrecht) с тех пор как он подчинился польскому королю, сложив с себя крест и орден, от жемайтов. [Там находится город Мемель (Mumel), ибо] немцы (НГ пруссы (Preysen) ) называют Кронон Мемелем, а на местном (НГ русском ) языке он называется Неманом (Nemen) . Ныне Вильна опоясана стеной, и в ней строится много храмов и каменных зданий; она является также резиденцией епископа, которым тогда был Иоанн, внебрачный сын короля Сигизмунда, [муж отменно обходительный] ласково принявший нас при нашем возвращении (НГ В замке (einfang), где находится резиденция короля или князя, есть собор, а ) . Кроме того, [замечательны] приходская церковь и несколько монастырей, особенно же обитель францисканская [на постройку которой были издержаны большие суммы]. Но храмов русских там гораздо больше, чем римского исповедания . В Литовском княжестве (НГ и принадлежащих ему землях ) три епископства римского исповедания, а именно: Виленское, Жемайтийское и Киевское. Русские же епископства в королевстве Польском и Литве [с входящими в их состав княжествами] следующие: Виленское, где ныне пребывает архиепископ, Полоцкое, Владимирское, Луцкое, Пинское (Pinski, Pinsсо), Холмское (Chomensis, Khelm) и Перемышльское (Premissiensis, Premissl). Промысел литовцев составляют [имеющиеся у них в изобилии] мед, воск и поташ (НГ смола и хлеб. ). Все это в больших количествах вывозится ими в Гданьск (Gedanum, Dantzkho), a оттуда в Голландию (НГ где продается и обменивается на соль. ). В изобилии Литва поставляет также смолу (НГ доски ) и лес для постройки судов (НГ и других сооружений (gepeu) ), а также хлеб . Соли у нее нет и она покупает ее в Британии. Когда Христиерн был изгнан из Датского королевства (НГ покинул Данию ), а на море бесчинствовали пираты, соль привозили не из Британии, а из Руссии; и теперь еще у литовцев в употреблении таковая. В наше время у литовцев особенно знамениты были [воинской славой] два мужа: Константин, князь (Knes) Острожский (НГ который хотя и был однажды разбит и пленен московитами, но и до, и после того бывал весьма удачлив, одержав не одну победу над московитами, турками и татарами. Мне не посчастливилось повидать его, несмотря на то что я часто бывал в Литве, когда он был еще жив. ) и князь Михаил Глинский. Константин множество раз разбивал татар; при этом он не выступал им] навстречу, когда они ватагой шли грабить, а преследовал обремененных добычей. Когда они добирались до места, в котором, как они полагали, можно, ничего не опасаясь за дальностью расстояния, перевести дух и отдохнуть, - а это место бывало ему известно, - он решал напасть на них и приказывал своим воинам заготовить для себя пищу этой ночью, ибо на следующую он не позволит им разводить больших огней. Итак, проведя в пути весь следующий день, Константин, когда татары, не видя ночью никаких огней и полагая, что враги или повернули назад или разошлись, отпускали лошадей пастись, резали (скот) и пировали, а затем предавались сну, с первыми лучами солнца нападал на них и учинял им полный разгром. Князь же Михаил Глинский еще юношей отправился в Германию, проявил храбрость (на службе) у Альберта (-, Albrecht) , герцога саксонского, который вел в то время войну во Фрисландии , и, пройдя все ступени воинской службы, стяжал себе славное имя. Воспитанный в немецких обычаях, он вернулся на родину, где пользовался большим влиянием и занимал высшие должности при короле Александре, так что тот все сложные дела решал по его мнению и усмотрению. Случилось, однако, что у него вышла из-за короля ссора с Иоанном Заберезинским (Sawersinski), воеводой трокайским . В конце концов дело это было улажено, и при жизни короля между ними был мир, но по смерти короля Иоанн затаил в глубине души ненависть, так как из-за него (Глинского) лишился воеводства. Тогда некие завистники обнесли перед наследовавшим Александру королем Сигизмундом как самого Глинского, так и его приверженцев (complices) и друзей в преступном стремлении к власти, называя его изменником отечества. Не вынеся такой обиды, князь Михаил часто обращался к королю с просьбами разобрать дело между ним и обвинителем Заберезинским на общем суде (commune iudicium), который, по его словам, мог бы снять с него столь тяжкое обвинение. Так как король не уважил его просьб, то Глинский (НГ Тогда он звался не князем (Knes), а паном (Pan) Михаилом. Там он усвоил изящные манеры (ehrliche Sitten) и рыцарские обычаи, был проворен в воинских упражнениях: скачках, фехтовании, борьбе, прыжках, а также и в развлечениях, вроде танцев и всевозможной куртуазии, чем снискал себе особую, более прочих, известность. У великого князя Александра, ставшего польским королем после своего брата Иоанна Альбрехта, он был в такой чести, что занимал высшие и главнейшие должности и (пользовался) особым доверием. Случилось однажды, что по его приказу поехали в Троки за овсом для королевских лошадей. Тамошний воевода Иоанн Заберезинский (Saworsinski) - а это в четырех милях от Вильны - в первый раз позволил (взять овса), пригрозив, однако, вознице побоями, если тот явится снова. Об этом сообщили князю Глинскому. Он снова послал (туда), возницу избили и овса не дали. Воевода приехал в Вильну, и, когда он входил в покои короля, Александр отвернулся и прислонился к окну - а между тем у них есть правило, что если к великому князю является такое высокое должностное лицо, то он встает и делает несколько шагов ему навстречу. Герцог Михаил тоже находился в комнате. Тогда Заберезинский громко сказал, что он заметил немилость, но не знает, чем ее заслужил. Князь Глинский рассказал историю с возницей и овсом. Тот начал было оправдываться, говоря, будто он думал о пользе короля, но король на это заявил: «Я не нуждаюсь в опекунах (Gerhaben), я уже совершеннолетний (hab meine jar)». После этого Заберезинский вышел. Немилость была столь велика, что он был лишен воеводства и еще одной должности, хотя обычно воеводство дается пожизненно и не отбирается. Заберезинский занимал еще и третью должность; он и его друзья опасались, что и с этой его сгонят, а потому сочли за лучшее, чтобы он помирился с герцогом Михаилом. Так и сделали. Третья должность осталась за ним, но в сердце он затаил злобу. Вышло так, что король заболел, а татары с большим войском вторглись в страну. По их обычаям, королю надо было выступать в поход: его везли. Все дела были в руках князя Михаила и некоего дворянина (herr) по имени Кишка (?) (Schisskha) , но и этот последний тоже заболел, так что всем управлять пришлось князю Михаилу. В общем, с делом он справился успешно: татары потерпели жестокое как никогда поражение, короля отправили назад в Вильну, но по дороге он умер. Тут-то и дала о себе знать тайная ненависть Заберезинского, который обвинил князя Глинского в государственной измене. Он и его друзья отправили также к брату покойного короля великоглоговскому герцогу Сигизмунду известие, что князь Михаил добивается-де великого княжения и Сигизмунду следует поторопиться с приездом. Когда герцог Сигизмунд, не отпраздновав, отправился в Литву, князь Михаил выехал ему навстречу с восемьюстами всадниками и признал его своим действительным господином - (словом), сделал все, как полагалось. После того как герцог Сигизмунд занял великокняжеский престол, князь Михаил стал добиваться суда и следствия (verhoer und Recht) против Заберезинского. Великий герцог отложил дело до (прибытия) в Краков, так как был теперь избран еще и польским королем. После приезда короля в Краков Михаил опять потребовал суда, но дело под каким-то надуманным предлогом снова отложили до Вильны, чем князь Михаил был чрезвычайно оскорблен и ) отправился в Венгрию к брату короля Владиславу. Добившись того, что Владислав отправил (к брату) послов с грамотой [в которой советовал королю разобрать дело Глинского, испробовав все средства], Михаил все же не смог убедить короля рассмотреть свое дело. [Возмущенный этим] он сказал королю, что совершит такой поступок, о котором со временем пожалеет и он, и сам король (НГ Но и эти слова были сказаны попусту на ветер. ). [Вернувшись в гневе домой} он послал [одного из своих приближенных, верного] человека с письмом к московскому государю. Он писал, что если государь данной на сей случай грамотой с присовокуплением клятвы предоставит ему в Московии в полную и свободную (собственность) все, что необходимо для жизни (vivendi copia), и если это доставит ему выгоду и почет у государя, то (НГ просил сопроводительной охранной грамоты (glaidt und sicherhait), чтобы свободно жить под его рукой, и тогда ) он готов передаться ему с крепостями, какими владеет в Литве, и другими, какие он займет [силой или (уговорит) сдаться]. Московит, которому были известны доблесть и искусство этого мужа, чрезвычайно обрадовался такому известию и обещал исполнить все, что просил у него Михаил, т. е. дать ему, как тот желал, грамоту с присовокуплением клятвы. Устроив таким образом, как хотел, дела с московитом, Михаил, горя жаждой мщения, со всей силой устремился (НГ грамота, составленная как нельзя лучше, с подтверждением клятвы, была отправлена. По ее получении князь Михаил собрал своих братьев и друзей, сообщил им о своем намерении и назначил, против кого из друзей Заберезинского, чтобы убить их, должен выступить каждый. Сам он отправился ) против Иоанна Заберезинского, находившегося тогда в своем имении (villa, offen Hof) около Гродно, в котором (имении) мне пришлось однажды переночевать. Расположив вокруг дома караулы, чтобы тот не смог ускользнуть, он подослал (в дом) (НГ Взломав двери в его покоях, он подослал ) убийцу [одного магометанина], который напал на спящего Заберезинского в его постели и отрубил ему голову. Покончив с этим (НГ Его друзья ничего не исполнили. После этого князь Михаил знал, что делать ), Михаил двинулся с войском к крепости Минску (НГ - я проезжал мимо него - ), пытаясь занять его силой или (побудить) к сдаче; но обманувшись относительно взятия Минска, он двинулся затем на другие крепости и города. Меж тем, узнав, что на него идут войска короля [и понимая, что его силы далеко не равны им], он [оставил осаду крепостей и] направился в Москву, где с почетом был принят государем, ибо тот знал, что в Литве нет равного Глинскому . Поэтому у московита появилась твердая надежда занять всю Литву, [пользуясь советом, содействием и искусством Михаила, и эти надежды его не совсем обманули. Ведь] по совещании с Глинским он снова осадил [знаменитое литовское княжество] Смоленск и взял его скорее благодаря искусству этого мужа, чем своим войскам. Михаил одним своим присутствием отнял у воинов, оборонявших (крепость), всякую надежду защитить город, и запугиванием, и посулами склонив их к сдаче (НГ воины хорошо знали князя Михаила, а тот сумел договориться с ними, чтобы они сдали крепость. ). Михаил добивался этого с тем большими смелостью и усердием, что Василий обещал уступить ему навсегда (НГ в наследственное владение ) крепость с прилегающей областью, если Михаилу удастся каким бы то ни было образом овладеть Смоленском. Но впоследствии он не исполнил своих обещаний, а когда Михаил напоминал ему об условии, только тешил его пустой надеждой и обманывал. Михаил был тяжко оскорблен этим. Так как из сердца его еще не изгладилось воспоминание о короле Сигизмунде и он надеялся, что при содействии друзей, которые были у него тогда при дворе, легко сумеет вернуть его милость, он послал к королю одного верного ему человека, обещая вернуться, если король простит ему его отнюдь не малые против короля преступления. Это посольство было приятно королю, и он тотчас велел дать гонцу просимую охранную грамоту (literae publicae fidei). Но Михаил не вполне доверял королевской грамоте, а потому, желая быть более уверен в своей безопасности, добивался и добился подобных грамот и от немецких рыцарей Георгия Писбека (Pisbeck) и Иоанна фон Рехенберга (Rechenberg), которые, как он знал, были советниками короля и пользовались на него таким влиянием, что могли заставить короля исполнить обещание даже против воли. Но посланный по этому делу наткнулся на московитскую стражу и был задержан. Дело открылось и тут же было сообщено государю. По приказу государя Михаил был схвачен. В то же время один юный польский дворянин из семейства Трепков (Trepkones) был отправлен королем Сигизмундом к Михаилу в Москву. Желая удачнее исполнить королевское поручение, он притворился перебежчиком. Но и его участь была не лучше: он также был схвачен московитами. И хотя он выдавал себя за перебежчика, ему не поверили, но он так (верно) хранил тайну, что не выдал ее даже под тяжкими пытками (НГ согласился (на просьбы) господ Георга Висбека (Wispeckh) и Иоганна фон Рехенберга, которые ранее вместе с ним (Глинским) служили брату короля, дать охранную грамоту и чтобы они тоже подтвердили его безопасность. К Глинскому был послан гонец, но один из советников короля, враждебный князю Михаилу и опасавшийся, что тот снова может войти в прежнюю милость, послал тайного гонца в Москву и открыл все дело. Гонцом к князю Михаилу был один польский дворянин по имени Трепка; после такого предательства он был схвачен, подвергнут жестоким пыткам и убит, но так и не выдал цели своей миссии, стоя на том, что отъехал от короля, желая служить князю Михаилу. Князь Михаил собрался в путь, но во время бегства был пойман. ). Когда схваченный Михаил был приведен в Смоленск пред лицо государя, тот сказал ему: «Вероломный, я учиню тебе достойное наказание по заслугам». Михаил ответил на это: «Я не признаю возводимого тобой на меня обвинения в вероломстве, ибо если бы ты сдержал данное мне слово и обещания, то я был бы самым верным из всех твоих слуг. Но раз ты, как я убедился, их ни во что не ставишь, а кроме того еще и насмехаешься надо мной, то единственное, о чем я жалею - это что я не смог осуществить своих против тебя планов. Смерть я всегда презирал и встречу ее тем охотнее, что мне не придется более лицезреть тебя, тиран» (НГ душа моя не в твоей власти. ). Затем по приказу государя его вывели в Вязьме (НГ отвезли в Вязьму, где стояла основная часть войска, там его вывели ) перед огромным множеством народа. Здесь главный [военачальник, бросив (на землю) на глазах у всех тяжелые цепи, в которые должны были заковать князя, сказал ему: «Михаил, как ты знаешь, государь оказывал тебе великие милости, пока ты служил верно. Но когда ты пожелал быть сильным изменой, он по заслугам твоим жалует тебе этот дар». С такими словами он велел наложить на него оковы. Когда его таким образом заковывали в цепи на глазах у толпы, он обратился к народу и сказал: «Чтобы у вас не распространялось ложной молвы о моем пленении, я разъясню в немногих словах, что я сделал и за что схвачен, дабы хоть на моем примере вы поняли, какого имеете государя и чего каждый из вас должен или может от него ожидать». Начав так, он рассказал, зачем прибыл в Московию, что обещал ему государь своей грамотой с присовокуплением клятвы и как он ни в чем не исполнил обещанного. А когда он обманулся в своих ожиданиях относительно государя, то хотел снова вернуться в отечество, за что и был схвачен. И хотя оскорбление нанесено ему незаслуженно, он не бежит смерти, ибо знает, что по общему закону природы всем одинаково надлежит умереть. [Он отличался крепким телосложением и изворотливым умом, умел подать надежный совет, был равно способен и на серьезное дело, и на шутку и положительно был, как говорится, человек на всякий час. Своим хитроумием он приобрел большое влияние и расположение к себе у всех, особенно же у немцев, где воспитывался. В правление короля Александра он нанес исключительно сильное поражение татарам: никогда после смерти Витольда литовцы не одерживали столь славной победы над татарами. Немцы называли его на чешский лад-«пан Михаил»] . Как (урожденный) русский он сначала исповедовал веру по греческому обряду, затем (НГ в Германии ), оставив ее, перешел в римскую, и уже в оковах, желая смягчить и укротить гнев и негодование государя, снова принял русскую веру. В нашу бытность в Московии многие знатные лица, в особенности же супруга государева, которая была его (Глинского) племянницей, дочерью брата, хлопотали перед государем о его освобождении. Ходатайствовал за него и цесарь Максимилиан и в первое мое посольство посылал даже особую грамоту от своего имени к государю. Но это настолько оказалось безрезультатным, что мне тогда и доступ к нему остался закрыт, и даже видеть его не позволили. Во время же другого моего посольства, когда зашла речь о его освобождении, московиты постоянно спрашивали меня, знаю ли я этого человека. Я отвечал им то, что, по моему мнению, должно было служить к его выгоде, а именно, что я когда-то слыхал только его имя (НГ В мое первое посольство у меня было поручение вести переговоры о его освобождении и выдаче императору Максимилиану. Мне отвечали, что так как он принял снова русскую веру, то (великому) князю не подобает выдавать его в чужую веру Мне не позволили ни говорить с ним, ни видеть его. Когда же я был послан туда во второй раз, и великий князь развелся со своей законной супругой, заточив ее в монастырь, а взял дочь брата князя Михаила, князя Василия Слепого, то о его освобождении ходатайствовали (перед государем). Многие почтенные люди в Польше просили меня позаботиться при возможности о пленнике. Меня часто спрашивали (московиты), знаю ли я князя Михаила? Мне думалось, что я не смогу сделать ничего лучшего, чем сказать: «Не знаю». Хотя от императора Максимилиана у меня и был приказ вести о нем переговоры, но на этот раз - никакого, чтобы не осложнять его дела и не возбуждать подозрений. ). И тогда Михаил был освобожден и отпущен . Женившись на его племяннице еще при жизни первой супруги (НГ К нему приставили множество лиц, которые скорее стерегли его, нежели служили ему. Причиной его освобождения было то, что ), государь возлагал на него большие надежды, так как видел в доблестях Михаила залог безопасности царского престола для своих детей (от угрозы) со стороны их дядей и в конце концов (НГ опасался, что если у него будут наследники, то его братья, которых было двое, могут не признать их законными (eelich) и не допустить к власти. Ловкость их родича (Vetter) князя Михаила должна была поддержать их, и поэтому он ) назначил его в завещании (НГ наряду с некоторыми другими ) опекуном над своими сыновьями. По смерти государя Михаил неоднократно укорял его вдову (НГ как свою близкую родственницу (Muhm) ) в распутной жизни; за это она возвела на него обвинение в измене (НГ ее детям ), и он, несчастный, скончался в заключении. Немного спустя и сама [жестокая] погибла от яда, а любовник ее, по прозвищу Овчина (Owtzina), [как говорят] был растерзан и изрублен на части .

Среди прочих княжеств Литвы самый воинственный народ - на Волыни (Wolinia) (НГ Она лежит к югу. ).

Литва чрезвычайно лесиста; в ней имеются огромные (НГ озера ) болота и множество рек; одни из них, как (Южный) Буг (Bug, Bog), Припять, Тур (?), Березина (протекая) на восток, впадают в Борисфен , другие же, как (Западный) Буг (Boh), Кронон (НГ Двина ) и Нарев, текут на север (НГ к Прусскому морю (Preissisch Моеr) ). Климат суров, животные всех пород малорослы; хле ба там в изобилии, но посев редко достигает зрелости (НГ так что снопы сушатся и дозревают в специально устроенных для этого помещениях ). Народ жалок и угнетен тяжелым рабством (-, dienstperkhait) . Ибо любой, в сопровождении толпы слуг (НГ располагающий властью (geweltiger) ) войдя в жилище крестьянина, может безнаказанно творить, что ему угодно, грабить и забирать необходимые в житейском обиходе вещи (НГ съестное и все, что заблагорассудится ) и даже жестоко избивать крестьянина (НГ если тот вдруг откажется отдавать. Поэтому-то деревни располагаются вдалеке от дорог. ). Крестьянам (НГ подданным ) без подарков прегражден путь к господам, какое бы они ни имели до них дело. А если их и допустят, то все равно отсылают к должностным лицам (officiales) и начальникам. И если те не получат подношений, то не решат и не постановят ничего хорошего (НГ наместнику (Namestnick) , т. е. к управляющему делами (Phleger) и более знатному (angesehnlicher), а точнее сказать (по-немецки) к Stathalter; и им тоже нужно дать. ). Этот порядок существует не только для простонародья (tenues, Paurn), но и для (НГ бедных ) дворян, если они хотят добиться чего-нибудь от вельмож (-, mechtige) . Я сам слышал, как один высший (primarius) чиновник при молодом короле (НГ королевский гофмейстер (Hofmaister) ) сказал следующее: «В Литве всякое слово - золото». Они (НГ Это значит: никого не выслушают и никому не помогут без денег. Бедняки (die armen leuet) ) платят королю (НГ или великому князю ) ежегодно денежную подать (imperata реcuniа) (НГ кварту (vierdung): двенадцать грошей с каждой гуфы (Huebe) ) на охрану границ королевства . Помимо оброка (census, ordentlicher Zinss) они еще работают на господ шесть дней в неделю (НГ поэтому в доме обычно двое хозяев (wirt): один для работы на господина, другой - на себя. Если у господина гости или свадьба либо ему предстоит отправиться ко двору или куда-либо еще, то на деревню назначают (дать) столько-то гусей, кур, овец и прочего ); наконец, при женитьбе или смерти жены, равно как и при рождении или кончине детей и после исповеди, они обязаны заплатить известную сумму приходскому священнику (НГ Многим может показаться удивительным и даже невероятным, как бедняки еще умудряются существовать; это при том, что в любой день могут нагрянуть татары или московиты и пленить его вместе с женой и детьми. ) . Со времен Витольда вплоть до наших дней они пребывают в столь жестоком рабстве, что приговоренного к смерти заставляют по приказу господина казнить самого себя и собственноручно себя вешать. Если же он вдруг откажется сделать это, то его жестоко высекут, бесчеловечно истерзают и все равно повесят. Вследствие такой строгости бывает, что [судья или назначенный для (разбора) дела начальник только пригрозит виновному], начни тот медлить, или просто скажет (НГ ему только скажут ): «Поспеши, господин гневается», как несчастный, опасаясь жесточайших побоев, кончает жизнь петлей .

[О диких зверях ]

Кроме тех, которые водятся и в Германии, в Литве есть [следующие дикие звери] бизоны (Bisontes) [буйволы (Uri), лоси (Alces), по-другому называемые онаграми, т. е. лесными лошадьми]. На своем языке литовцы называют бизона зубром (Suber) , немцы [неправильно] зовут его аurох [или urox; это имя подобает буйволу, имеющему совершенно вид быка, тогда как] бизоны внешне вовсе на них не похожи. Именно, у бизонов есть грива; шея и лопатки у них мохнаты, а с подбородка спускается нечто вроде бороды. Шерсть их пахнет мускусом (НГ груба и жестка и не такого красивого черного цвета, как у тура ), голова короткая [глаза большие и свирепые, как бы горящие], лоб широкий, рога (НГ короче и толще (чем у буйвола), и ) по большей части настолько отстоят друг от друга и так растопырены (НГ хотя потом и сходятся снова ), что между ними могут усесться три человека крепкого сложения. Говорят, такой опыт был проделан польским королем Сигизмундом, отцом ныне правящего Сигизмунда-Августа, - а мы знаем, что он был дороден и крепок телом, да и в товарищи он взял двух других не меньше себя (НГ Поэтому я полагаю, что зубр - это бизон, как он и называется по-латыни, а другой зверь - тур, имя которого совпадает в латыни и в московитском наречии - буйвол; вот ведь и в Швейцарии местность Ури (Uri) имеет (в гербе) голову этого зверя, тоже черную, с такими же бычьими рогами . ). На спине у них возвышается нечто вроде горба, так что передняя и задняя части тела ниже (спины). [Желающим поохотиться на бизонов надлежит обладать большой силой, ловкостью и хитростью.] Выбирается удобное для охоты место, где деревья [были бы отделены одно от другого нужными промежутками и] имели бы стволы не слишком толстые [чтобы их легко можно было обойти кругом, но] и не маленькие [так чтобы за ними мог скрыться человек]. У этих деревьев по одному располагаются охотники, и когда поднятый преследующими его собаками бизон выгоняется на это место, то стремительно бросается на того из охотников, который выступит (из-за дерева) первым. Прячась за деревом (НГ так что зверь проносится мимо ), он колет зверя, как только может, рогатиной (venabulum, Spiess), но бизон не падает даже и от многочисленных ударов, а все больше и больше воспламеняется яростью, потрясая не только рогами, но и языком, который у него настолько шершав и жесток, что, едва зацепив одежду охотника, он уже (может) задержать и притянуть его - и тогда зверь оставляет человека не раньше, чем умертвит его. Если же охотник желает передохнуть [устав бегать вокруг дерева и колоть зверя], то бросает ему красную шапку, на которую тот с яростью набрасывается [с копытами и рогами]. Если зверь не прикончен и другому (охотнику) надо будет вступить в такую борьбу [что бывает необходимо, если они хотят вернуться невредимыми], то он легко может вызвать на себя зверя, прокричав хоть раз громким голосом (barbarico sono): лю-лю-лю (НГ Рассказывают, зубр так силен, что может подбросить вверх лошадь вместе с всадником. ) .

Буйволы водятся [только] в Мазовии [которая граничит с Литвой]; на тамошнем языке называют их турами (Thur), а у нас, немцев, настоящее имя для них urox. [Это настоящие лесные быки, ничем не отличающиеся от домашних быков, за исключением того, что] они совершенно черные и имеют вдоль спины беловатую (ex albo mixtus, grablaten) полосу. [Численность их невелика, и есть определенные деревни, на которые возложен уход за ними и охрана их, и за ними смотрят почти как в зверинцах. Они случаются с домашними коровами, но с позором для себя. Ибо после этого прочие буйволы не допускают их в стадо, как обесчестивших себя, и родившиеся от такой случки телята не живучи. Когда я был послом при дворе Сигизмунда-Августа, то он подарил мне одного зверя, уже выпотрошенного, которого охотники добили, (найдя) его полуживым, выгнанного из стада. Однако кожа на лбу у него была срезана. Я подумал, что это сделано неспроста, хотя по рассеянности не расспросил, зачем это делается. Но известно, что пояса, сделанные из буйволовой кожи, ценятся, и общераспространено убеждение, будто опоясывание ими ускоряет роды. В этих видах королева Бона, мать Сигизмунда-Августа, подарила мне два таких пояса, один из которых милостиво приняла от меня в дар пресветлейшая госпожа моя, королева римская.]

Тот зверь, которого литовцы называют на своем языке лосем (Loss) , по-немецки именуется Ellend; некоторые же называют его по-латыни alces (НГ он водится не только в Литве, но и в Пруссии, и в Руссии. ). Поляки утверждают, будто (НГ по-латыни ) это онагр, т. е. лесной осел, но внешность его тому не соответствует. Ибо у него раздвоенные копыта; впрочем, попадаются и имеющие цельные копыта, но очень, редко. [Это животное выше оленя, с выступающими ушами и ноздрями] рога его несколько отличаются от оленьих, цвет шерсти также более белый (НГ Есть и такие, кто считает, что это (латинские) alces. Но и это, по-моему, не так, поскольку alces не могут лечь, ибо, как о том писалось, у них малоподвижные суставы (?) (khain gengig glyd); тут же наоборот: у лосей все суставы, как у оленей. ). На ходу они весьма быстры и бегают не так, как другие животные, а наподобие иноходца. Копыта их часто носят как амулеты против падучей болезни.

На степных равнинах около Борисфена, Танаиса и Ра водится лесная овца, именуемая поляками солгак (Solhac), а московитами - сайгак (Seigack) , величиной с косулю, но с более короткими ногами; рога у ней вытянуты вверх и как бы отмечены колечками; московиты делают из них прозрачные рукоятки ножей. Они весьма стремительны и очень высоко прыгают (НГ Встречаются дикие лошади, которых никоим образом нельзя приучить к работе. Простолюдины (der gemam man) употребляют их в пищу. Все они, как правило, бледной масти (falb) с черными полосами вдоль спины. ).

Ближайшая к Литве область - Жемайтия (НГ по-латыни Samogithia, а по-русски - Жомотская земля (Samotzka semla) ). Она лежит к северу, у (НГ от княжества литовского, принадлежа к тому же (что и оно) великому княжеству, и доходит до самого ) Балтийского моря, и (НГ где ) на протяжении четырех немецких миль отделяет Пруссию от Ливонии. Она не замечательна никакими городами или крепостями (НГ разве что после (моего путешествия) было что-либо выстроено. ). Государь назначает туда [из Литвы] начальника, которого на своем языке (НГ соответственно его должности ) они называют Starosta, т. е. «старейший» (senior, der elter) . Ему не приходится опасаться, что его уволят от должности, разве только по каким-нибудь очень веским причинам (НГ В Польше так называют низших начальников (gemain Haubtman) ), (обыкновенно же) он остается (на своем месте) до конца жизни. Там есть епископ, подчиняющийся римскому первосвященнику (НГ крещены они были одновременно с королем Ягайлом, принявшим имя Владислава, и Литовской землей ). [Вот что в Жемайтии прежде всего заслуживает удивления] жители этой страны, как правило, высокого роста, а дети родятся у них [точно по очереди] то необыкновенной величины, то прекрошечные, прямо-таки карлики (НГ которых они обычно называют карлами (Carln) . ). Одеваются жемайты бедно, причем чаще всего в пепельно-серые цвета. Живут они в низких и очень длинных хижинах (casa) (НГ плохих домах, внешне напоминающих длинные овины или хлевы для скота ); посредине в них поддерживается огонь, и когда у него восседает отец семейства, он (может) (НГ все время ) видеть скот и всю домашнюю утварь, ибо у них в обычае держать скотину под той же крышей, под которой живут они сами, без всякой перегородки (НГ коня, свинью, быка и т. д., стоящих вокруг. Крайне редко у них можно увидеть отгороженные спальные комнаты. ). Более (НГ богатые и ) знатные (maiores, -) употребляют рога буйволов в качестве кубков. Это люди смелые [и хорошие воины]. В бою они пользуются панцирем и прочим разнообразным вооружением, главным же образом копьем [причем короче обыкновенного], как у охотников (НГ оно служит оружием и для всадников. ). Лошади у них так малы, что прямо не верится, как могут они (НГ под (седлом) таких тяжелых людей ) выполнять столько работ: они служат и [на войне] в походах, и [дома] для обработки полей. Землю они вспахивают не железом, а деревом, и это тем более удивительно, что земля их жесткая [а не песчаная, так что на ней нигде не растут сосны]. Отправляясь пахать, они берут с собой множество деревянных (рал) (ligna), которыми взрывают землю, пользуясь ими в качестве сошника, для того, разумеется, чтобы, если сломается одно, иметь наготове еще и еще, не тратя на это времени. Один из начальников области [желая облегчить жителям их чересчур тяжелый труд] велел доставить большое количество железных сошников. Но когда и в тот год, и в несколько (НГ два или три ) следующих урожай [из-за превратностей погоды] не соответствовал ожиданиям земледельцев, простой народ стал приписывать бесплодие своих полей железному сошнику [не признавая никакой другой причины]. Тогда начальник, опасаясь возмущения, упразднил железо, предоставив им обрабатывать поля на свой лад. Эта область изобилует рощами и лесами (НГ а также болотами и озерами ), в которых (НГ как рассказывают ) иногда можно встретить привидений (horrendae visiones, gesicht oder gespenst). Там (НГ В этих уединенных местах ) и поныне очень много идолопоклонников (НГ одни почитают огонь, другие - деревья, солнце или луну; есть и такие ), которые кормят в своих домах [вроде пенатов] неких змей на четырех [коротких] лапках, напоминающих ящериц (НГ только крупнее ), с черным жирным телом, не более трех пядей в длину; называются они Giwoites (giowites - так! - А. Н. ). В установленные дни они производят в домах очистительные обряды и, когда змеи выползают к поставленной пище, всем семейством со страхом поклоняются им до тех пор, пока те, насытившись, не вернутся на свое место (НГ другие зовут их Jastzuka, иные же - Szmya . У них есть (определенное) время, когда они кормят своих богов: посреди дома ставится молоко, а сами они располагаются на коленях по лавкам; тут появляется змея и шипит на людей, как рассерженный гусь, - и тогда люди молятся и поклоняются ей со страхом. ). Если с ними случается какое-либо несчастье, они приписывают это тому, что плохо кормили и принимали домашнее божество [змею]. Когда я, возвращаясь из первой поездки в Московию, приехал (НГ в Литву, в Вильну, и поехал посмотреть на буйволов за четыре мили оттуда ) в Троки, то мой хозяин, у которого мне случилось остановиться, рассказывал мне, что в тот год, когда я там был, он купил у одного такого змеепоклонника (НГ крестьянина в лесу ) несколько ульев пчел (НГ и оставил их на сохранение у этого крестьянина. ). Своими речами он склонил продавца к истинной вере Христовой и убедил убить змею, которой тот поклонялся. Спустя некоторое время он вернулся туда взглянуть на своих пчел и нашел того человека с обезображенным лицом: рот его жалким образом раздвинут был до ушей. На вопрос о причине такого несчастья тот ответил, что этим бедствием он наказан за то, что наложил свои нечестивые руки на божество - змею; так ему приходится искупать свой грех и смывать свою вину. Если же он не вернется к своей прежней вере (ritus), то ему предстоит претерпеть много еще более тяжкого (НГ Тот сказал ему: «Вот что ты со мной сделал. Если ты мне в скором времени не поможешь, мне придется снова помириться с богом (змеей) и взять себе одного в дом». ). Хотя это случилось не в Жемайтии, а в Литве, я все-таки привожу это в качестве примера. [Говорят, что] нигде нет меда лучше, вкуснее, белее и с меньшим содержанием воска, чем в Жемайтии.

Море, омывающее Жемайтию (НГ - это место называется Жемайтийским берегом (Samaitner strand) - ), одни называют Балтийским, другие - Немецким, иные - Прусским, а некоторые Венедским (Veneticum), немцы же в связи с (именем) «Балтийское» называют его Пельтс (Pelts) (НГ Померанским (Pomerisch), Ливонским (Leiflandisch) или Финским (Finlendisch). ). Собственно, это залив, ибо он вдается мимо Кимврского Херсонеса, который немцы именуют ныне Ютландией (Yuchtland), и Шлезвигом (Sunder Yuchtland), а по-латыни - Ютией (Iucia), названием, заимствованным оттуда же. Оно омывает и Германию, называемую Нижней (Bassa), начиная от Гольштейна (Holsatia), который соприкасается с Кимврским (Херсонесом) (НГ между Ютландией и островом Зеландия (Sieland) в Дании и между Зеландией и Сконе (Sconland), который является частью Швеции. У него много имен. Близ Дании, против Шлезвига, герцогства Голштинского (Holnstain) и Любека (Lubeckh) его называют Пельтс. Оно разделяет на большом протяжении владения московита и шведов, а также Ливонию с Пруссией и Швецию. Рядом с Германией оно омывает Ютландию и Шлезвиг ), затем страну Любекскую (Lubicensis) (НГ Любек, который, впрочем, находится не прямо на побережье ), также Висмар (Vismaria) и Росток (Rostok), города герцогов Мекленбургских (Magnopolenses,-) и всю область Померании, на что указывает и само название этой местности: Поморье (Pomorije) на славянском языке значит то же, что «при море» или «приморский» . Затем оно омывает Пруссию, столица которой - Гданьск (Gdanum, -) [называемый также Гедан (Gedanum) или Данциг (Dantiscum)]. Далее расположена резиденция (НГ и двор ) прусского герцога, называемая немцами Кенигсберг (Regius mons, Khuenigsperg) . В этой местности в известное время года ловят плавающий в море янтарь (succinum) с большой опасностью для людей из-за неожиданных порой приливов и отливов (НГ Между этими городами, приблизительно в четырех милях от Кенигсберга, вылавливают (в море) в конце августа месяца белый и желтый янтарь (Augstain), иначе называемый Pornstain; здесь его больше, чем где бы то ни было еще. Совершенно неясно, рождается ли он в земле или это древесная смола. Я думаю, что это особые образования (gewaechs), потому что никому не удалось разузнать, с каких именно деревьев стекает такая смола. Большие его (куски) находили и в других морях, даже в иных местах и на полях. Он считается драгоценным камнем. ). Побережье Жемайтии достигает едва четырех миль. Далее на большом протяжении море омывает Ливонию [и ту страну, которую в просторечии именуют Курляндией (Khurland), без сомнения, (по имени народа) куретов (Cureti)] и земли, подвластные московиту; наконец, оно обтекает Финляндию, которая находится во владении шведов и от которой, как полагают, пошло имя (моря?) «Венедское». С другой же стороны оно соприкасается со Швецией (НГ последним Сконе, который хотя и примыкает к Швеции, принадлежит Дании. Это не остров: древние в том ошибались, да и новые (писатели) (die Jungen) даже и до сего дня. ). Что же до королевства Датского, то оно состоит главным образом из островов и все целиком заключается в этом заливе, кроме Ютландии (НГ Шлезвига ) и Сконе (Scandia), примыкающих к материку (НГ Шлезвиг принадлежит герцогству Голштинскому, относящемуся к Германии, и, входя в него, является имперским леном (von Reich lehn). И хотя датские короли владеют им наследственно, они получают его в лен от римского императора или короля. ). В этом заливе находится и остров Готланд, подвластный королевству Датскому. Большинство полагало, что с этого острова (НГ шириной всего двенадцать миль ) вышли готы , но он слишком мал для того, чтобы на нем могло поместиться такое множество народу (НГ прошедшие и завоевавшие (затем) такое множество пространных земель. Это не так. Готы вышли из Шведского королевства, где и поныне есть большие области, носящие это имя. Все писавшие о происхождении готов согласны в том, что те пришли из Сконе, по-латыни именуемого Скандией. ). Кроме того, если готы вышли из Сконе, то из Готланда им надо было бы (тогда) попасть в Швецию и, повернув и пройдя через Сконе, снова вернуться, что отнюдь не сообразно со здравым смыслом. На острове Готланд (Gothia) до сих пор видны развалины (НГ большого ) города Висби (Wijsby, Wiswy), в котором разбирались и решались тяжбы и споры всех плававших мимо , туда же переносились для окончательного решения (provocabantur) дела и тяжбы даже из отдаленных приморских мест (НГ купцов из приморских стран - такая была у этого города привилегия и прерогатива (handierung). ).

Область Ливония тянется вдоль берега моря. Столица ее - Рига, в которой начальствует магистр (magister, Maister) Тевтонского ордена (ordo Teutonica, Teutsches orden) . Кроме рижского в этой области есть епископы ревельский и эзельский (Osiliensis, zu Osl). В Ливонии множество городов, особенно (замечателен) город Рига (-, Ryg) на реке Двине неподалеку от ее устья, а также города Ревель (Rewalia, Refl) и Дерпт (Derbtensis). Русские называют Ревель Колыванью (Roliwan - так! - А. Н. , Coliwan), а Дерпт (Derbt) - Юрьевым городом (Iuryowgorod) . Рига же называется так и на том, и на другом языке. Из рек судоходны Рубон (-, Duna) и Нарва. Государь этой области, орденские братья, главные из которых называются командорами (commendatores) , а также вельможи и граждане (городов) (НГ Как магистр Тевтонского ордена, являющийся князем в стране, и командоры (Comentheuren), которые в качестве местной знати (Landtherrn) входят в правительство (Regierung), так и другие постоянные обитатели (angesessene Landleute), имеющие наследственные владения, а кроме того, и граждане городов ) почти все немцы. Простой народ говорит на трех языках и сообразно с этим разделяется на три отдела (ordines) или трибы (tribus) . Из немецких княжеств Юлихского (Iuliacensis, Guelich) (НГ Клевского (Clef) ), Гельдернского (Geldrensis, Geldern) и Мюнстерского (Monasteriensis, Muenster) ежегодно привозятся в Ливонию новые служители (servitores, diener) и воины (НГ и рыцари ), которые отчасти заступают место умерших, а отчасти заменяют тех, кто отбыл годовую службу и (НГ не желая служить дальше, ) возвращаются [словно вольноотпущенники (manumissi)] на родину. У них исключительно многочисленная и мощная кавалерия, благодаря которой они стойко выдерживали до сих пор неоднократные вражеские вторжения в их земли как польского короля, так и великого князя московского, доблестно от них обороняясь (НГ В тех краях неумеренно и (..?) (bedrangts) пьют. ) .

В сентябре месяце 1502 года по рождестве Христове Александр, король польский и великий князь литовский, заключив договор, склонил ливонского магистра Вальтера фон Плеттенберга (a Pleterberg) (НГ мужа весьма замечательного ) собрать войско и напасть на области князя московского, обещая и сам явиться с большим войском, как только тот вступит во вражеские пределы (НГ встретить его в назначенный день и в назначенном месте. ). Но к назначенному сроку [как обещал] король не прибыл (НГ - польская сторона (die Khuenigischen) обвиняла в этом королеву, сестру московита - ), а московиты, узнав о приближении врага (НГ как это у них принято ), выступили в огромном множестве навстречу магистру; видя, что [он оставлен (польским королем), а] отступить не может иначе как с [великим позором и] опасностью, магистр прежде всего сообразно с обстоятельствами в немногих (словах) ободрил (своих), а затем, произведя залп из пушек, храбро напал на врага. При первом натиске ему удалось рассеять русских и обратить их в бегство. Но так как победители были слишком немногочисленны сравнительно с количеством врагов и к тому же обременены слишком тяжелым вооружением, так что не могли достаточно далеко преследовать врага, то московиты, поняв, в чем дело, и собравшись с духом, построились снова и решительно двинулись на пехоту Плеттенберга (Pletenbergius), которая в количестве (НГ врагов было много, и часть их, противостоявшая пехоте, насчитывавшей ) около тысячи пятисот (человек) встретила их фалангой, разбили ее (НГ жестоко обстреливала ее из луков. ). В этом сражении погибли начальник Маттиас Пернауер (Реrnаuer), брат его Генрих и знаменосец Конрад Шварц (Schwartz) . [Памятен выдающийся подвиг этого знаменосца.] Засыпанный стрелами, изнемогая, не в состоянии держаться больше на ногах, он, прежде чем упасть, громким голосом стал звать какого-нибудь храбреца, чтобы тот принял от него знамя. На этот зов тотчас подбежал Лукас Хамерштетер (Hamersteter), который похвалялся, будто происходит, хотя и вне брака, от герцогов брауншвейгских, и попытался взять знамя из рук умирающего. Но Конрад отказался передать знамя, [то ли не доверяя Лукасу, то ли] считая его недостойным такой чести. [Не стерпев обиды] Лукас выхватил меч и отсек руку Конрада вместе со знаменем. Но Конрад изо всех сил вцепился в знамя другой рукой и зубами, не отдавая его, (так что оно) порвалось на части. Схватив остатки знамени, Лукас, предав пехоту, перешел на сторону русских. Вследствие этого предательства почти четыреста (НГ (бывших) с ним ) пехотинцев были жалким образом истреблены врагом, а остатки с конницей (НГ Хотя конница неоднократно рассеивала и обращала в бегство московитов, но, будучи тяжеловооруженной, не могла преследовать легкого и многочисленного врага, а потому вернулась к пехоте, и они ), не теряя строя, вернулись невредимы к своим. Виновник этого поражения Лукас был [затем схвачен московитами и] отправлен в Москву, где занимал некоторое время почетное место при дворе государя . Но не стерпев обиды, нанесенной ему московитами, он впоследствии тайно (НГ вскоре вступил на службу, но пробыл там недолго и ) бежал из Москвы к Христиерну, королю датскому, который назначил его начальствовать над пушками (-, Zeugmaister). Но когда кое-кто из пехотинцев, уцелевших в той битве и оказавшихся в Дании, открыли королю его измену и не пожелали служить вместе с ним, король Христиерн отправил его в Стокгольм. Когда затем положение в королевстве изменилось и Иостерик (Iostericus), иначе Густав, король шведский, вернул Стокгольм , он, найдя там Лукаса, принял его в число своих приближенных (familiares) (НГ оставил Лукаса на службе ) и сделал начальником города Выборга (Wiburg). Там ему приписали вину не знаю уж в каком преступлении и, проведав об этом, он, опасаясь худшего (НГ Вскоре к королю поступили на него жалобы и обвинения, он же, не дожидаясь дальнейшего разбирательства, ), снова удалился в Московию, где я видел его в почетных одеждах (НГ в замке одетого в черный бархатный кафтан ) среди наемников (tributarii, Dienstleut) государя .

Швеция соседствует с державой московита и соединяется с Норвегией и Сконе точно так же, как Италия с королевством Неаполитанским и Пьемонтом (Pedemons). Она почти со всех сторон омывается Балтийским морем, океаном и тем (морем), которое ныне именуется у нас Ледовитым (Glaciale) (НГ Она расположена за морем напротив Ливонии, Жемайтии и Пруссии; (простирается) до самого Сконе, а за Сконе - вдоль Норвегии на большом протяжении и до моря, которое зовется Ледовитым (gefrorn), а оттуда - снова до земли московитов, где Двина впадает в море. Близ Двины есть несколько территорий (stuckh der lender), которые платят дань обоим государям: и шведам, и московиту . Швеция не остров, как считают и пишут иные, а большая часть материка, включающая в себя, начиная от реки Двины, финлаппов (Finlappen), диких лопарей (wilde Lappen), норвежцев, готов, Сконе и шведов, достигая затем снова Финляндии и московитских пределов. На этой территории два королевства: Швеция и Норвегия; здесь же и готы, которые до сих пор также имели собственное королевство; теперь же они под шведами. ). Столица Швеции - Гольмия (Holmia), которую жители называют Стокгольмом (Stockholm), а русские - Стекольной (Stecolna) . Это весьма обширное королевство, заключающее в себе много различных народностей; среди них знамениты воинской доблестью готы, которые в соответствии с положением областей, ими населяемых, делятся на остроготов (Ostrogothi), т. е. восточных готов, и вестроготов (Vestrogothi), т. е. западных готов; выйдя оттуда, они, согласно сообщениям большинства писателей, служили грозой всего мира (НГ Ее захватил датский король Юхан (Hanns); когда же он уехал оттуда, оставив там свою супругу, королеву Христину, происходившую из саксонского дома, ее осадили и взяли шведы. Они держали королеву в плену до тех пор, пока король не заплатил любекцам (или, м. б.: не заплатил им из Любека. - А. Н. ) больших денег за нанятый корабль. Когда в этот город (Стокгольм) въехал датский король Христиерн, он созвал знать (die ansechliche) на обед, говорил о мире и доверии, (сам же начал) свирепствовать. Это случилось в воскресенье 4 ноября 1520 года. Из-за такой свирепости ему пришлось по собственной воле, не понуждаему никем, покинуть Данию вместе с супругой, дочерью Филиппа, короля испанского, эрцгерцога и проч., и двумя детьми, утратив все королевства, земли и подданных; сам же он попал в вечное заключение. Королевство Швеция несколько лет управлялось некими особыми лицами, не имевшими королевского звания ; попытки короля Юхана, а затем его сына Христиерна овладеть им, были неудачны. Потом туда в качестве короля прибыл Иостерик (Gosterich), который правит королевством и по сей день. Когда я был в Москве во второй раз, туда приехало и шведское посольство . Граф (Нугарола) и я просили разрешения пригласить их к себе; нам разрешили. Когда мы пригласили его (шведского посла) на обед, он согласился с условием, что и мы отобедаем у него в свою очередь. По старому обычаю, его сопровождало множество попов, которые на обед, однако, не явились. Наши московские приставы также присутствовали на обеде. Имя его (посла) было Эрих Флеминг (Flaming), родом он был из Бранденбургской марки. Мы держали себя на немецкий манер, скоро дружески разговорились и смеялись. Московитам это было в диковинку, и они никак не хотели верить, что до тех пор мы не были знакомы друг с другом. ).

Норвегия, которую иные называют Нортвагией (Nortwagia), на большом протяжении прилегает к Швеции и омывается морем. И (НГ По словам жителей, в стране много удивительных вещей: говорящие и дымящиеся горы , где можно слышать странные крики, необычайные видения (еrscheinungen), а также духи, общающиеся якобы с людьми. Бог знает, что это такое, и надо ли этому верить, но многие честные люди писали и рассказывали о том, от них я и слыхал все это. И к этой стране, и к Швеции относится еще множество местностей, например дикие лопари и другие, что напротив Энгранеланда. ) как последняя получила название от слова Sud, что значит «юг», так первая - от слова Nort, т. е. «север», где она и расположена. [Ибо германцы дали четырем странам света собственные наименования и соответственно называли области, к ним прилегающие. Именно, Ost значит «восток», отсюда Австрия, которую немцы собственно называют Osterreich, West - «запад», откуда Вестфалия.] Таким же образом от слов Sud и Nort, как сказано выше, получили названия Швеция и Норвегия.

Что же касается Сконе, то это не остров, а (примыкающая к) материку часть королевства Швеции, [которая граничит на большом протяжении с готами и] значительной частью которой владеет ныне датский король. И хотя писавшие по этому поводу представляли ее больше самой Швеции и сообщали, что из нее вышли и готы, и лангобарды, однако, по крайней мере, по моему мнению, под именем Сконе подразумевались, кажется, как некое неделимое целое все три королевства, потому что тогда неизвестна была часть земли между Балтийским морем, которое омывает Финляндию, и Ледовитым морем; да и поныне она остается еще не заселенной (inculta) и малоизвестной из-за обилия болот, бесчисленных рек и неблагоприятного климата. Вследствие этого большинство и называло этот огромный остров (так! - А. Н. ) одним общим именем Сконе (НГ Сконе так близок к острову Зеландия, на котором расположена датская столица Копенгаген (Khopenhagen), что (пролив) простреливается с обеих сторон пушками, и ни один корабль не может из-за этих пушек безопасно миновать его, если с ним нет сопровождающего или он (не заплатил) мыта.

Королевство Дания (Dennmarckht), по-латыни Dania, владеет на континенте только Сконе, как сказано выше, и Ютландией, к которой примыкает Шлезвиг, остальное - острова. Граф ольденбургский Христиерн был избран (датским) королем. От него происходит потомство король Юхан и Фридрих, герцог голштинский. У короля Юхана был (сын), король Христиерн, о жене которого сказано выше. Он держал себя неподобающим образом, из-за чего я и был отправлен (к нему) императором Максимилианом , говорил ему укоряющие слова и еще о том, что простую бабу (ain gmain weib) он поставил выше бога, своей чести и долга, а также высшей среди христианских (государей) дружбы. Поэтому-то относительно него и было принято такое решение: герцог голштинский Фридрих, а затем его сын Христиан стали королями и (являются ими) до сих пор . ).

О Кореле (Соrеlа) (НГ - так ее называют московиты, иначе - Карела (Carela) - ) сказано выше, что она является данницей и шведскому королю, и государю Московии, так как лежит между владениями того и другого, почему каждый из них похваляется, что она - его (собственность); пределы ее простираются до самого Ледовитого моря . А поскольку о Ледовитом море большинство писателей сообщают много разноречивых (известий), я счел нелишним присоединить краткое описание плавания по этому морю (НГ у них и самих тоже есть данники. Корела лежит у другого моря, в которое впадает великая Двина (gross Dwina) . ).